— Ответ простой, я сильно этого хотел и мне повезло. Ему, к сожалению, не очень, вот и все. Пошли, дождь кончился!

— А что он имел в виду, говоря о поцелуе смерти?

— Сэр Джулиус выдумщик, ему всюду мерещатся негигиенические поцелуи. Они ему кажутся маленькой смертью.

Теперь он действительно спешил доставить Мэю в свой замок. Он расслабился, он вел себя, как идиот и поэтому не сразу догадался, что время тасовалось, как колода карт. «Воздух плавится! Жарко!» На самом деле, это время соскальзывало с привычной колеи!.. Мэя, конечно, не замечала этого, хотя и чувствовала странность происходящего, но он успел поймать себя на странном ощущении дискомфорта, когда снова услышал её вопрос:

— Нет, а кто это? Ты ее знаешь?

И ответ из собственных уст:

— Каждая женщина — Эвридика: если ты поворачиваешься к ней, она отворачивается от тебя…

Они завернули, и может быть не первый раз, с тревогой подумал он, озираясь вокруг. Трактир по-прежнему шумел, смеясь над его страхами.

— А вы этого боитесь… мужчины?.. — Мэя посмотрела на него и вдруг продекламировала:

— Она была, как сто ветров, как тысяча дождей роскошных плодоносно, как солнца всех миров, безмолвно роздана — без мзды и без надежды, за так, за просто смерть и суетливый поворот дрожащей шеи. Она была, и не было уже её. И умер он, бежав из царства мертвых, и для себя, и для нее, и для других…

Ну вот, подумал Фома, парафраз.

— Это он тебе рассказал?

— Спел.

— Нам пора, Мэя…

“А мне пел, что все, что сочинено о нем и Эвридике — дерьмо, все поэты — задницы, а мир — пристанище ублюдков. А сам лучшего поэта переложил…”

— Он казнит себя, — сказала Мэя.

— И напрасно. До него никто даже думать не смел об этом и его суетливый поворот назад — неизбежность Судьбы, так было надо!

— Так надо, — эхом отозвалась Мэя.

Странная и грустная музыка вдруг полилась из рассохшегося ящика в углу трактира, отвечая на ее настроение и на неумолимость Рока. Какой-то пьянчужка бросил медную монету в шарманку и сам уже плакал безутешно, безнадежно. На минуту все замерло в трактире, внимая разбитой шарманке и чему-то разбитому внутри себя. Нет почему-то никого без трещинки, без щербинки — не бывает.

— И никто не может побороть Судьбу? — выдохнула Мэя. — Или, хотя бы, избежать?

Она с надеждой посмотрела на него.

— Избежать — нет, — хмыкнул он. — Это не тот метод со злодейкой, она все равно настигнет. Причем, чем больше избеганий, тем красивее будет настигание, если можно так сказать. Ужас и позор — удел избегающих Судьбу, Мэя, ужас и позор. Нам пора, гроза кончилась.

— А побороть?..

Мэя не хотела уходить, глаза ее загорелись. Хорошая девочка.

— А побороться можно! — весело сказал Фома, пытаясь понять, когда начались пляски со временем.

«Успею?..»

— Можно даже побороть. Но человек, переборовший Судьбу — другой человек, с другой судьбой. Это как матрешка: открыл одну, а там другая. И если бы Орфей поборол свою судьбу, Эвридика ему была бы уже не нужна. Он просто забыл бы о ней и не обернулся даже, когда вышел из Аида. Так и ушел бы, куда глаза глядят. Кто такая Эвридика? Кто такой Орфей?.. Он этого уже не знал бы. Новый человек уходил бы от прежней Эвридики из царства мертвых. Кстати, то же сделала и Эвридика, когда он обернулся, она его забыла, как забыла домогания его брата и мучения от укуса змеи — забыла всю суету земную. Все осталось в прошлом, в другой жизни, в другой судьбе.

— А как же вам удалось вытащить меня из рук лорда Смерти?

Вот сейчас он явственно почувствовал, как накладывается один слой времени на другой — плавным, неуловимым, скользящим движением. Бутерброд, мать твою! Он может не успеть…

— Perse, — пожал он словно не своими плечами. — Lepetitmort* не удалась…

— Subspecieaeternitatis?** — спросила Мэя, нисколько не удивляясь.

Удивлялся он: «во скольких же мирах мы с тобой, Мэя?»

— Sic!***

Ветры вечности пронеслись над ним уже совершенно явственно.

«Я ничего не понимаю, где и когда мы? Мне уже ничего нельзя хотеть!» — вспомнил он свое опрометчивое желание поиграть со временем. Надо было спешить. Это усилие помогло остановить головокружение. Все снова смазалось и пропало…

Они ехали по лесу в сопровождении горланящих от скуки и выпитого гвардейцев и смотрели с Мэей друг на друга с таким видом, как будто спрашивали: ты ничего такого не чувствуешь?..

— Подъезжаем, ваше сиятельство, — сообщил командир отряда, лейтенант Штурм, истолковав их взгляды по-своему.

И вскоре горизонт заколосился острыми башнями Иеломойского замка…

— Не хочу, как у них, — вдруг сказала Мэя, продолжая разговор, оборванный и затерянный где-то в пазухах времени. — Я боюсь, граф, что вы исчезнете из моей жизни, как…

Она не нашла сравнения. Или не захотела. Замок графа появлялся и пропадал, отвечая перспективе виляющей между холмами и деревьями дороги (собачий хвост!).

Некоторые вещи надо делать, а некоторые происходят сами собой. Так же и люди: кто-то разбивает голову о наковальню своего счастья, а кто-то и пальцем не ударит для этого.

Фома склонял свою буйную голову, перед теми, кто шел первым путем, но сам предпочитал второй вариант развития событий. Еще вчера он узнал, что его владение в Иеломойе, за время его отсутствия, приведено в порядок и готово принять нового хозяина. Король сам распорядился об этом, как сказал Меркин, но видимо без советника не обошлось. Сэр Торобел делал все возможное, чтобы задержать графа в Кароссе. Награды, милости, шумные банкеты и мелкие услуги, помимо обустройства замка, сыпались на