— Она попала сюда из-за меня. А ты-то чего здесь торчишь?

— Стою, значит, надо! — огрызнулся Орфей.

— Так ты с тех пор никуда отсюда? — догадался Фома. — А в народе говорят…

— Слушай, пошел он нах этот народ! То он меня с братом стравливает, то с женой!.. Что ему от меня надо?.. Чего он еще говорит?

— Всякое… например, он верит, что ты, все-таки, встретился с Эвридикой и теперь вы не расстаетесь. Книжки, стихи об этом пишут…

— Встретился!.. — Орфей коротко и зло хохотнул. — Книжки!.. Видал я эти книжки! Это же читать невозможно!.. То они пишут, что я — сын Аполлона, то вдруг я оказываюсь сыном какого-то ручейка…

Орфей стал раздраженно бегать вокруг портика…

— С мамашей повезло, с ней как-то сразу определились — муза! А с братом?.. То он виноват в её смерти, то не виноват, то его нет и в помине!.. Не слишком ли много фантазий по поводу одного только факта? А по другим?.. То я дамский угодник, то — женоненавистник, то вообще лишен всякого слуха!.. В общем, Фома, я знаком с литературной стороной своего вопроса и вижу, что живые думают не о том, как мы встретились с Эвридикой после смерти, а почему я вдруг обернулся? Правильно?..

Он испытующе посмотрел на Фому.

— Ну, вот взял и на самом выходе обернулся!.. Везде сквозит одна эта подлая мысль, хоть рассуждают о чем угодно: об онтологичности мифа, о неизбежности и случайности, о смысле и о всеобщих законах, о праве и психологии… Какое право и какая психология здесь?! Говорят, говорят, а сами все время подленько, так, думают, ну почему ты — блям-пара-рам-треножник! — обернулся, когда осталось сделать только один шаг?!

Орфей прислонился спиной к портику, потом обессилено съехал по нему вниз и заговорил горячо:

— Скажи им всем, Фома, раз ты теперь знаешь, что это совсем не просто!.. Не просто вообще прийти сюда, в этот мир, живым, а тем более уговорить царя и его жену! И уж совсем не просто сначала перепеть всех, а потом перепить. Он же был пьяный в дрова, целовал, плакал, на все соглашался! Мы фракийцы…

Тут Орфей вдруг остро посмотрел на него…

— Тут до меня дошли слухи, что ирландцы, мол, или русские пьют… Никто, поверь мне, никто и никогда не перепьет фракийца!.. Если они еще остались, конечно…

Орфей внезапно и глубоко задумался о бренной судьбе своего народа. Ни страны, ни языка, ни даже самого себя не осталось от народа, давшего миру, помимо великого барда, еще и Дионисия, изобретателя вина, и бога войны Ареса. Было о чем подумать Орфею.

— Так вот, пусть сами попробуют! — встрепенулся он через несколько мгновений. — А то винить каждый может, а ты попробуй!.. Пройди среди всех этих образин и монстров, которых лорд послал, когда Плутон уснул. Опять же псина эта шелудивая, с глазами, все время по пятам. Я, естественно, несколько спешил. Ты ж знаешь, какие они!.. И вот после этого они меня еще и обвиняют?!

— Не обвиняют, Орфей, сочувствуют.

— Да знаешь, где я видел их сочувствие? — взвился Орфей. — Показать?

Фома покачал головой. Лорд ответит за то, что первый мистик и кантор стал неврастеником, вместо того, чтобы бродить счастливым идиотом по Елисейским полям, рядом с Эвридикой.

— А что это за жуткая история с тысячью разъяренных менад?

— Тысячью, чего? — не понял Орфей. — А, вакханки!..

Он горько захохотал:

— Я ж говорю, понаписали черте что! Мне хватило трех, чтобы отвлечься…

— Разорвали… голова в Лесбосе… пророчествует!.. — передразнил он кого-то. — Ну, разорвали пару хитонов, не без этого…

Он признался Фоме, что жил долго и может не очень счастливо, но горя не знал.

— А Эвридика?

— Но она тоже мне изменила! — воскликнул Орфей.

Фома все больше хорошел от откровений барда.

— Отвернулась и пошла! Ни хрена себе! Я туда, сюда… псина ноги искусала, чтобы я обернулся… а она развернулась и пошла!.. Я, видите ли, условия нарушил! Ах, ё!.. Какие условия?!. И кто вообще первый нарушил все условия, а?.. Что они там с братом делали в кустах, что даже змеи не заметили, я спрашиваю?

— Она не повернулась, её повернули, позвали.

— Ой, вот только этого не надо! — отмахнулся Орфей. — Повернули ее!.. Твоя-то коза, тоже, небось, вертелась туда-сюда, да и тебе пришлось посмотреть во все стороны, разве неправда?

— Ну, у меня несколько другие обстоятельства.

— Так они у всех другие, в том-то и дело! И у нас были другие, только она в последний момент…

Орфей осекся и отвернулся.

— Ты так ее и не видел?

— Не-а, — неохотно ответил кифарист, не оборачиваясь.

— Ну, а… пробовал?

— Не дают. Говорят… а, всякое говорят! И что старик не хочет и вообще не у дел, и что супруга его малохольная тоже не хочет, обиделась за Эвридику, и Танатос чего-то крутит, и что даже она сама этого не хочет… в общем, не знаю!

— И все твои песни…

— Да я готов век их не слышать, чтобы хоть раз увидеть ее, а вместо этого привязан к этому столбу, как… как псина эта со змеиными проплешинами!

— Это ты рушишь мифы, Орфи!.. Кого ты спрашиваешь? Иди и возьми!..

Вернулись шум и гомон. Мэя словно проснулась. Она долго смотрела на заплаканное оконце. Визжала, словно девка, шарманка.

— А почему у него не получилось, как у вас, граф?

— Что?!

— Вывести меня оттуда…

С чего она взяла, что была там?.. Мэя чуть заметно пожала плечами. Она слышала его разговор с сэром Джулиусом, когда они думали, что она спала. Те-те-те! И что она слышала?

— Что вы напрасно рисковали, это даром