— Мне здесь нравится, — сказала она, после долгого молчания, потом взглянула на Фому. — Если вы будете со мной.

— Я всегда буду с тобой, — сказал Фома, невольно вспоминая проклятия на аллее лорда.

Во всяком случае, возвращаться, подумал он, чтобы хоть для себя не выглядеть полным циником.

Они осматривали замок и Фома остался доволен тем, как все приготовлено к их приезду. Он поймал себя на мысли, что все здесь ему знакомо, по крайней мере не настораживает и не вызывает тревоги, как королевский замок, например. Ему казалось, что все это он уже видел, во сне ли, наяву… когда-то. Поэтому беспокоился он только об одном, как бы его снова не начало швырять по временам и реальностям в полном беспамятстве, когда он, по словам Доктора, каждый раз начинал жить сначала.

Слава Говорящему, хоть Мэю он сюда доставил и теперь она молча бродила по замку, рассматривая коллекции гобеленов и серебра, приходила в восторг от обеденного сервиза — подарка короля, умилялась маленькой часовенке с молельной и забавным оберегом на воротцах.

Граф же расхаживал хозяином и проверял прочность и неприступность стен, наличие воды, на случай осады, указывал на необходимость ремонта камина и лестниц, ведущих на самый верх, к дозорной колоколенке; неожиданно приятным оказалось это чувство домовитости и домостроительности, проснувшееся в нем. Ольгерд собиравшийся было знакомить графа с устройством и фортификацией замка, вместо этого сам послушно ходил за ним и выслушивал замечания и советы, как и что еще нужно обустроить, чтобы графиня не чувствовала себя неуютно и вчуже, а замок, в то же время, был для нее надежной защитой.

— Такое впечатление, — сказал Фома, наконец, — что он не стоял годами заброшенный.

— А он и не стоял, — пыхтя подтвердил управляющий, следуя за ним. — Его величество раньше довольно часто наезжали сюда, не говоря уже об их сановниках, которые любили здесь останавливаться по пути в Гимайю и обратно. Так что месяца не проходило…

Их ждал роскошный ужин. Огромный овальный стол мог вместить чуть ли не половину королевского двора, показывая насколько высоко стояли сюзерены Иеломойи в табели о рангах Кароссы.

— Ужин на закате, чего еще желать, Мэя?.. Ну, Ольги, знаешь, как угодить!

— Я знаю, чем угодить себе, ваше сиятельство, — смеясь, ответил управляющий. — Люби себя, остальные последуют твоему примеру, вот мой принцип!

— Очень жизненная позиция, а принцип просто религиозный! — согласился Фома. — Мэя, перед тобой самый человечный человек, учись, пока он не сбежал от меня!

— Кроме того, я подумал, что коль скоро вы смогли меня перевесить и перепить, — добавил Ольгерд, — то захотите и переесть… — И он хлопнул в ладони.

В зал внесли тушу говяды на вертеле.

— Ой, мама! — испугалась Мэя. — Нет, это безумие! Граф, поберегите себя! Только не при мне!

— Это провокация! — обрадовался Фома, принимая игру и тон управляющего, былинный, гомеровский. — Спасибо, Ольги! Мы славно потрудимся, чтобы ночь не казалась короткой, а пробуждение легким. Я думаю, не пригласить ли нам гвардейцев во главе со Штурмом, ягненок мне кажется упитанным.

Ему все нравилось, даже дурацкая стилизация их речей под рыцарские романы, хотелось отдыхать, не думая, и говорить благолепные глупости и пышные фразы. И Мэя, и Ольгерд, и даже телеповатая прислуга — все включились в эту игру так же легко и естественно.

— Ужин на десять человек? — Ольгерд выглядел разочарованным. — Ваше сиятельство, вы хотите лечь спать голодным?..

Он снова хлопнул в ладони. Внесли еще одну такую же тушу. Первой засмеялась Мэя.

— Это тебе, Ольги? — спросил Фома пораженно. — Или послать за подмогой в ближайшую деревню?.. У меня нет таких запасов глауберовой соли!

Новый Пантагрюэль только гулко хохотал:

— Какая соль, ваше сиятельство, я уже все сдобрил!

Вот когда Фома почувствовал себя настоящим сеньором — за трапезой. За ним и Мэей ухаживали, как за королевскими особами, вдобавок он узнал (Ольгерд успевал все: распоряжаться, рассказывать и есть, — не теряя при этом исполинской плавности движений и речи), сколько душ и деревень, не считая трех трактиров и винокуренного заводика, находится под его началом. Он был способен теперь выставить дружину примерно в пятьдесят человек; в каждой деревне был староста, над каждыми пятью — старшина, а над всеми ими один военачальник и бог — Ольгерд.

Внутренняя охрана замка, обслуга и сам комендант, все тот же Ольгерд, составляли ядро его вотчины, куда поступали все доходы от земель и промыслов, помимо обязательных десятин монастырям и верховному сюзерену — королю, казне. Все это позволяло существовать и содержать замок даже в нынешних условиях, и существовать, судя по Ольгерду, совсем неплохо.

— Аншанте, Ольги! — восклицал Фома по ходу рассказа.

Управляющий с гордостью повторил, несмотря на присутствие лейтенанта Штурма, что замок фактически неприступен, никто, во всяком случае, не помнил о его захвате, хотя осады и штурмы случались. Позволив себе такую двусмысленность, Ольгерд обратился к Фоме:

— Так что лейтенант… — Он кивнул на Штурма. — Если только он окажется внутри замка, может оказывать сколь угодно долгое сопротивление противнику до прихода помощи.

Лейтенант крякнул. Фома улыбнулся. Похоже, началась возня за власть, подумал он. Надо будет успокоить толстяка, никто не собирается занимать его место, но и он должен знать свое.

— Поэтому, ваше сиятельство, — продолжал управляющий, уплетая пятую или седьмую подачу мяса, — за графиню можете не беспокоиться. Даже Джофраил ничего не мог поделать со мной!

— Его хватит удар когда-нибудь! — шепнула Мэя, с ужасом взирая на гастрономического героя и его гекатомбу.

Туша исчезала на глазах. Толстяк, когда хотел какой-нибудь кусок, все с той же слоновьей грацией метал огромный охотничий нож в это место, насколько нож входил в тушу (а он всегда входил по рукоятку), столько мяса и вырезалось, а диаметр шматка определял радиус лезвия.

— Когда-нибудь это случится с каждым из нас, — согласился Фома, изображая, из последних сил, сотрапезника великана.

На десерт и сладкие закуски