все боятся, но на самом деле в глубине души ты несчастна, потому что тебя никто в целом мире не любит, а не любят тебя потому, что ты сама никогда никого не любила.

До этого маги о чём-то переговаривались, однако сейчас вокруг стало неожиданно тихо. На губах Крымова играла бессознательная улыбка.

— Ты всё время орёшь, доказывая что-то кому-то, — продолжала друидка. — Ты считаешь себя очень умной, думаешь, что ты в праве решать за кого-то, кем ему быть и что делать, а тем временем люди шушукаются у тебя за спиной, и хихикают, и посмеиваются над тобой втихомолку, а сама ты всё время плачешь в глубине души, хотя и стараешься прятать это от всех, и от себя самой даже, потому что вечером, когда ты приходишь домой, тебя не встречает никто, кроме твоего облезлого черепахового кота, да и тот терпит тебя только лишь потому, что ему не к кому больше идти.

Слова юной жрицы теперь падали так, словно она читала раскрытую книгу, сухо и методично. Нимфа стояла, скрестив на груди руки, и просто говорила, что думала. Маги многозначительно переглядывались. Осадько молча ждала продолжения.

— Ты думаешь, ты — светило, но, когда ты умрёшь, твоё место займут другие, и никто ничего не заметит, потому что они ничуть не хуже тебя могут читать цветные картинки, и, хотя они не умеют ещё говорить так весомо, как ты, на их стороне будут сила, молодость и любовь — то, что ты промотала, не умея воспользоваться. Тебе нечего дать другим людям. Тебе не нужен никто. Из-за этого людям плевать на тебя.

Я слушал этот поток, затаив дыхание. В коридоре шушукались, раздавались сдавленные смешки. Осадько, впрочем, была вылеплена не из того теста, что простые смертные, — её лицо выражало лишь скуку.

— Кто-нибудь, заткните, пожалуйста, рот персонажу, — попросила она, убедившись, что девочка замолчала. — Невозможно работать же!.. Коробейников! Либо вы прекращаете свой балаган немедленно, либо...

Никто, впрочем, так и не узнал, какой была для меня альтернатива: рука Димеоны вдруг взметнулась в воздух и прежде, чем кто-либо успел что-то сделать, наотмашь ударила Эмму Борисовну по лицу. Раздался звонкий, смачный шлепок, и в помещении повисла тишина.

Осадько медленно, как во сне, подняла руку и схватилась за щёку. Лицо её моментально сделалось белым, как простыня, и только след от пощёчины пламенел, словно кожа в том месте была раскалена. В глазах магистра, наконец, появилась хоть какая-то человеческая эмоция, и этой эмоцией был страх — откровенный и неприкрытый. Как в замедленном кино, Эмма Борисовна попятилась, запинаясь о высокий порог — к счастью, стоявший за её спиной Крымов успел вовремя подхватить коллегу за плечи. Тем временем в комнату уже протискивался Ерёмин, и лицо его было решительно и сурово.

Димеона ждала. Сложив на груди руки и отставив в сторону ногу, она спокойно взирала на творящееся перед ней представление. Я не видел её лица, но было в том, как она стояла, что-то такое, что заставляло напрячься. Разминувшись с Осадько, Ерёмин, наконец, проник в комнату и сделал решительный шаг в сторону лесной жрицы. Глаза его были налиты кровью.

— Димеона, нет! — крикнул я.

Рука оперативника легла на плечо друидки.

Я ожидал, что Димеона успеет выскользнуть, или что она прикончит Ерёмина, как Юрия, или даже что она перекинет его через себя — несмотря на очевидную диспропорцию масс и размеров, в тот момент я готов был поверить во что угодно. Ничего из этого, впрочем, не произошло. Внешне не случилось вообще ничего: Димеона всё так же стояла на месте и даже не шелохнулась, когда рука мага коснулась её плеча. Что изменилось — так это положение Ерёмина: только что глава Опергруппы был готов браво схватить нарушительницу спокойствия — и вот он уже оказался в дверях, согнувшийся пополам и кричащий от боли, прижимающий к себе обожжённую руку.

— ...Не сметь, — возвышавшаяся теперь над ним Димеона говорила размеренным, незнакомым мне до сих пор голосом. — Ты не смеешь ко мне прикасаться. Вы не смеете делать со мной что-либо, чего я не хочу. Вы все — низкие, никчёмные личности...

— Димеона, берегись! — выкрикнул я мгновением позже, чем следовало.

— Фи, как это предсказуемо!.. Василиса, ты ничуть не меняешься, — юная жрица, погасив в воздухе выпущенное моей напарницей заклинание, осталась совершенно спокойной. — Кто следующий?

Ещё две или три формулы были брошены в мятежную нимфу, но пальцы той оказались вдруг сплетены в затейливые мудры, каких я не знал, и невидимая стена равнодушно всосала заряды с едва различимым свистом. Ерёмин выпрямился и теперь дул на ладонь — похоже, ему досталось меньше, чем мне показалось вначале.

— Вы слепы, как и боги, которым вы поклоняетесь, — ровным голосом продолжала вещать друидка. — Вы мелочны, как и все ваши помыслы и фантазии, ваши деяния и мечты. Вы слабы, хотя думаете, что сильные. Вы бредёте во мраке, который считаете светом. Вы — жалкие, недостойные, вы...

— Димеона?.. — я осторожно тронул девушку за плечо, боясь тоже обжечься, хотя, разумеется, этого не произошло. — С тобой всё в порядке?

Нимфа повернулась ко мне. Глаза её не были янтарного цвета, как я боялся, но не были они больше и серыми — скорее, у них был цвет блекнущей позолоты, уже не серый, но ещё не жёлтый. На губах жрицы играла маниакальная полуулыбка.

— Со мной всё в порядке, Максим, — произнесла она голосом ровным и чистым, словно бы даже весёлым, но от этого куда более страшным. — Я в полном порядке, просто моё терпение тоже не безгранично. На тебя рассердиться я не смогу при всём желании, но они, — она кивнула в сторону магов, — они заслужили моего воздаяния.