Це-Це не успел рассмотреть, потому что Гигантский Кенгуру, из чьей обожаемой сумки он обозревал псевдопространство, внезапно провалился сквозь лед. Хотя ради этого льда Кенгуру отказался от Обманных Скачков и, вооружив мускулистые пружинистые лапы коньками, перешел к стратегии Скольжения Без Обмана, но эти уловки не уберегли Великое Сумчатое от провала: лед елисейских прудов оказался тонок для гипермассивного тела, тяготеющего к самопониманию, наблюдаемому у больших мраморных статуй. Холодна ли оказалась изумрудно-черная водичка небытийного пруда??? О да, холодна! Холодна и даже, кажется, голодна, хотя держалась она нейтрально по отношению ко всем утопленникам. Кенгуру камнем ушел на дно, а Це-Це, юркий, как все эмбрионы, сперматозоиды и головастики, выскользнул из мраморной сумки и устремился вверх, но лед вдруг пошел трещинами, распался, наступила весна, Россия, хлынул пасхальный запах свежей луговой травы, пруд обернулся речкой, по этой да по реченьке лодочка плыла, где лежал мертвый воин. Пробита смертельно кольчуга на груди у воина, но лицо румяно, как щека яблочного малыша, очи закрыты, но видят все – видят, как бережком бережно шествуют процессии русоволосых девушек с горящими свечками-лукошками, слышат, как поют они протяжные луговые песенки:

  У моей России

  Длинные косички,

  У моей России

  Русые реснички,

  У моей России

  Золотые очи,

  На меня, Россия,

  Ты похожа очень.

Глава тридцатая

Мардж

Мы покинули Тедди в тот миг, когда он стоял, почти притаившись, в тени древней, отчасти разрушенной арки.

Место – остров Монкона. Время – конец жаркого лета 2013 года. В непосредственной близости от него, за сплетением корявых благоухающих ветвей, Мардж Блум и Морис Сэгам сидели на камне и курили. Тедди не был любителем подслушивания и подглядывания – как правило, он не проявлял повышенного интереса к каким-либо людям, к их словам, действиям или свойствам. Что-то его, видимо, все же интересовало в людях, но что именно – трудно сказать.

В данном случае сквозь ветви до него добрался кусочек разговора, где сразу же отчетливо прозвучало его имя, – он понял, что Мардж и Морис говорят о нем.

Не то чтобы он любопытствовал, как вплетается его персона в словесную пряжу, что люди прядут, лениво лежа на камнях, в колеблемых тенях, в лучах.

Но человека завораживает собственное имя, прозвучавшее неожиданно, – услышавший готов встрепенуться, словно бы его позвали или окликнули, но затем он понимает, что никто его не звал, что он как бы отсутствует в том пространстве, где звучит его имя. Это заставляет подслушивающего замереть, затихнуть, изображая еще более полное отсутствие, чем то спонтанное зияние, которое ему удалось застигнуть.

– Тедди надо убить, – произнесла Мардж спокойным, отчетливым и довольно равнодушным голосом, что, впрочем, не исключало возможности шутки. Она лежала на камне, держа над собой сигарету так, чтобы наблюдать дым и облака сквозь смугло-синие стекла солнечных очков.

– Детей не принято убивать, – ответил голос Сэгама, сопровождаемый скрипом нескольких черных и весьма скрипучих камешков, которые он перебирал в ладони, – и вообще, в цивилизованном обществе никто никого не убивает.

– В цивилизованном обществе все убивают всех. К тому же наличие этого малыша угрожает дальнейшему существованию цивилизованного общества.

– Шутки, шутки… – пробормотал Сэгам. – Жизнь – смешная штука, если б только не было так жарко.

– Обожаю жару. Чувствую себя, как змейка на солнышке.

– Красивая и загорелая змейка.

– Да, красивая и загорелая. Как, впрочем, и все прочие на нашем корабле дураков. Твоя мраморная англичанка вообще божественна, кстати.

– Это точно. Божественность ей идет. А тебе идет твоя рубашка. Хотя этот мелкий узор из черепов… Черепа надоели.

– Сантини бы с тобой не согласился. Ему черепа никогда не надоедали.

– А может, под конец жизни они ему надоели?

– Надоели, хуже горькой редьки.

– Видать, он фанател на горькой редьке.

– Ты про смерть или про анатомию?

– Про анатомию.

– Тедди все знает.

– Что именно?

– Что все это скоро кончится.

– Вижу, ты в мистическом настроении, Мардж. Рад за тебя.

– Тедди иногда мертвецов из могил вызывает. Иногда… Иногда я даже хочу его, хотя он еще так мал.

– В нашем современном и весьма цивилизованном обществе детей запрещено не только убивать, но и хотеть. Поэтому лучше не обращать на них никакого внимания – так, вертится под ногами какая-то подрастающая мелочь, вот и все. Полагаю, это и есть здоровое отношение к детям. Что касается мертвецов… Ты имеешь в виду тот спектакль в Нью-Йорке, которым нас развлекал Джимми? Удивительно, никто из нашей компании особо не торчал в тот период, а всем так сильно сбило шапки.

– Может, поэтому и сбило?

– Да, вероятно. Парень, который изображал Освальда, – профессиональный актер. Я потом встретил его на одной вечеринке в Сохо. Действительно похож на Освальда, надо признать. Вот совпадение: зовут его Освальд. Освальд Грин. Кто изображал Уорхола – не знаю. Но Уорхол был не слишком похож на себя. Джимми, видно, задумывал все это как остроумный перфоманс, а вышло как-то косо. У Тедди, впрочем, и правда имеются кое-какие телепатические способности, и они его явно тяготят. Уверен, больше всего на свете ему хотелось бы стать обычным пареньком.

– Не сомневаюсь. Только это непросто…

– Просто только в жопе зонтик раскрывать, Мардж. Зато какое счастье он испытает, когда Великое Упрощение снизойдет на его душу. И не лежи так долго на солнце, а то станешь совсем коричневой, как Нутелла.

– Нутелла так трахнуто прекрасна! Я хочу ее!

– Ты хочешь кучу людей, как я погляжу. А меня?

– Тебя? Всегда.

Сэгам молниеносно запрыгнул на камень, где лежала Мардж, и навис над ней, опираясь на руки, усмехаясь и вглядываясь в ее лицо, словно хищный полумесяц, влюбленный в зеленую планету.

– Всегда? Особенно когда закуриваешь смачный толстый джойнт, да?

– Да-а-а…

– И когда делаешь ка-ка-ка в своей башне из слоновой кости?

– Да. Где твоя слоновая кость?

В этот момент статус Тедди, притаившегося в арке, изменился от скверного к очень скверному. Из простого и случайного подслушивающего он превратился в эротического вуайериста, а эта роль была ему совсем уж чужда.

Любая попытка незаметно ретироваться была обречена на провал: его выдали бы гравий, хруст повсеместно павших после недавнего морского шторма ветвей, осыпающиеся из-под ног камни…

Сэгам был остер на ухо, и Тедди об этом знал, поэтому стоял неподвижно, замерев, как один из ископаемых истуканчиков этого острова. Он не наблюдал за довольно пылкой, но, к его счастью, не слишком долгой сексуальной сценкой, разыгравшейся на камне. Мир взрослых, окружавших этого