и низком диване. Девушка, судя по всему, крепко спала, хотя упомянутая солнечная дорожка тянулась прямо по ее пригожему лицу.

Одна рука девушки свешивалась на пол, почти касаясь спящими пальцами бокала, где еще оставалось четыре глотка красного. Даже темно-красного.

Рэйчел тихо обогнула диван и вступила в следующую комнату. Здесь ее встретила почти тьма: толстые зеленые шторы закрывали окна, скрывая прекрасный вид, который отсюда открывался. Посреди комнаты висел экзотический гамак, в нем спала Эстер.

Рэйчел узнала ее прежде, чем рассмотрела во тьме, – узнала ее ровное дыхание и ее запах: Эстер пахла солью, песком.

Склонившись над спящей, Рэйчел нежно поцеловала ее ароматный лоб. Затем поцеловала приоткрытые губы, чей вкус говорил о том, что Эстер недавно пила вино и облизывала чье-то тело – должно быть, тело черноволосой девушки, что спала на диване.

Не прошло и пятнадцати минут, а Рэйчел и Эстер уже сидели в кафе. Эстер, пребывавшая в крайне веселом настроении, нечто мурлыкала себе под нос – какую-то попсовую песенку. В одной руке она держала крошечную чашку эспрессо, в другой – крошечный круглый бутерброд.

– Кто она? – спросила Рэйчел.

– Ты про девушку, которая спит у меня дома? Это моя новая прикольная приятельница из России. Она журналистка, пишет о музыке. У нас тут все называют ее Тридцать Три – даже не знаю, откуда взялось такое прозвище. Я называю ее Залфи. Нежное, но уверенное в себе создание.

Они сидели за столиком, выставленным перед кафе прямо на улице, – столик не больше мусорной урны. Мимо них по улице, которую Эстер теперь считала своей, непрерывно тек поток туристов. Преобладали японцы с примесью китайцев. Нередко звучала и русская речь, которую остроумная Эстер как-то раз назвала «грубым лепетом».

– На словах все вроде бы терпеть не могут Россию, но на деле только и делают, что обрастают русскими приятелями и приятельницами, – произнесла Рэйчел глубокомысленным тоном.

– Китайцы, японцы и русские заполоняют Европу, но раздражают нас только русские. Почему, собственно? – Эстер проглотила бутерброд. – Да потому что они выглядят точно так же, как мы, а по сути другие. Раньше они хотя бы одевались слегка иначе, теперь уже не отличишь. Их внешнее сходство с нами мы воспринимаем как подкоп под нашу собственную идентичность. Словно бы они все – переодетые шпионы. И этих шпионов – миллионы. Их внешнее сходство с нами кажется нам проявлением злого умысла.

Психологический механизм нелюбви к русским тот же, что и в случае с антисемитизмом. Гитлер как-то раз сказал, что евреи не внушали бы ему опасений, если бы все они ходили в экзотических черных шапках и с пейсами до земли. Его, как и других антисемитов, больше всего пугало, что евреям слишком легко притвориться неевреями. Его охватил леденящий ужас, когда он осознал, что среди евреев множество блондинов и блондинок с прямыми носами и светлыми глазами. В тот миг, наверное, и родилась идея газовых камер. Сходство, подобие, невозможность различения, неотличимость – вот что пугает больше всего.

Потому что если мы не в силах отличить себя от иных, значит мы – не мы. Исчезает точка отсчета – нам, людям Запада, это внушает грандиозный страх. Впрочем, люди всегда боялись двойников, подобий, отражений, теней и близнецов.

Россия – пугающий близнец Запада. Они все за нами повторяют, внешне неотличимы от нас, а значит, легко могут заменить нас собой. В советское время этот страх был слабее, тогда они сами от нас шарахались: их отличали угрюмость, скованность, немодность. Теперь они стали модными, развязными, веселыми – как мы. Поэтому у нас на родине их возненавидели. И не только у нас. А меня все это не пугает, я люблю Россию.

– А я нет, – сказала Рэйчел.

– Можно подумать, ты там была. Или ты просто ревнуешь к этой девочке? Ну да, я переспала с ней, и даже несколько раз – ну и что здесь такого? У тебя ведь тоже есть русская подруга.

– Но я с ней не сплю.

– А я вот трахалась с девочкой из мира двойников, и мне понравилось. Честно тебе об этом сообщаю, ты же любишь честность.

– Я люблю тебя, а не честность.

– Если бы дать волю европейским политикам, они бы на каждого русского нацепили красную звезду, как нацепили когда-то желтые звезды на евреев. Русофобия – это проблема, Рэйч. Я тебя тоже люблю. Как ее, кстати, зовут?

– Кого?

– Твою русскую подружку. Слухи доносят, она очень хороша, не иначе.

– Ее зовут Зоя Синельникова.

– О мой бог, дай мне паузу! Все же у них очень аморфные и овальные имена. Эти окончания «ов», «ова»… Особенно «ова» меня всегда смущало. В детстве я знала о мире из книг и воображала себе всех русских женщин овальными, как яйца. Окончание «ова» напоминает итальянское uovo, а также магическое слово «овуляция», которое меня всегда пугало.

– Значит, русофобия и тебе не чужда?

– Отторжение есть, но влечение сильнее – так сказал бы Фрейд.

– У нее имеется и английское имя. Она часто выдает себя за англичанку и называет себя Джейн Уайлд. Кажется, она и живет у нас, в Англии. Впрочем, на Островах я ее не встречала. Я познакомилась с ней в Ницце, на конференции, посвященной европейской литературе.

– Она пишет?

– Вроде бы она написала небольшое эссе о Достоевском, о его рассказе «Бобок». Я не читала. Не слишком хорошо ее знаю, но в ней есть что-то… очаровательное и… загадочное. Непонятно даже, сколько ей лет. Иногда она кажется совсем ребенком, а иногда говорит очень взрослые вещи. О себе особо не рассказывает, как будто какая-то тайная мысль руководит ею. Зоя – чемоданчик с двойным дном. Или тройным. Или это бездонный чемоданчик, не знаю.

– Ты хотя бы с ней целовалась?

– Нет. К сожалению, у меня возникло ощущение, что девушки ее не возбуждают. Впрочем, не исключаю, что и мужчины ее тоже не возбуждают. Зато она возбуждает всех, даже старух. В Ницце какая-то русская старуха, нищенка, что ли, внезапно набросилась на нее с оскорблениями. Странная вышла сценка.

– Вижу, ты обзавелась интригующей подругой.

– Похоже на то. Я с ней не целовалась, но был один момент искренности, когда мне почудилось, что ее душа вот-вот откроется мне. В основном мы дружили втроем, с нами постоянно тусовалась одна чудесная японка. Но затем японка нашла себе джентльмена – и выдалась ночь, которую мы провели с Зоей наедине. Всю ночь мы бродили вдоль моря, плавали нагишом… В ту ночь она рассказала мне, что мечтает написать роман. Роман о жизни