— С невинными душами работать проще, а этот уже почти демон. Малый, слабый, но перерождение началось…

— Значит, демоны — это…

— Не рискну говорить за всех, но многие изначально были людьми. Душа бессмертна, но порой бессмертие — это бремя… с другой стороны, боюсь, не ошибусь, сказав, что существа, подобные этому, так уж тяготятся своим существованием.

Он расчертил клинком ладонь и, прижав к серой стене, произнес слово.

И слово это было громом.

Беззвучный, он всколыхнул небеса, едва не расколов их, бесстыдных. И стены серые стали камнем, а тварь упала на дно колодца, завыла, заскулила.

— Говори, — велел некромант.

— Невиновный я! Он сам меня… сам меня… — с твари слезала шкура, лохмотьями и кусками, и из-под нее проглядывало нутро, жалкое и скверное, гниловатое, хотя все одно человеческое.

— Говори, — Себастьян рискнул приблизится.

Смотрят.

В спину.

И донесут, разнесут… только дай волю малейшей слабости, как разом раздуют, переврут… а ведь страшно. Он тоже живой и боится умеет, что бы там ни говорили. И все ж волей своей страх преодолевает. Не так это и сложно.

Шаг.

И еще.

И вытянутая рука некроманта.

— Не надо ближе.

Дух волнуется, приплясывает. Он, в отличие от прошлых, виденных Себастьяном, не пытается принять прежний вид.

— Он меня убил!

— Кто?

— Он… убил он… шел-шел… швындра… хиларь лепый. Я думал, суну и кшисну…

— Не понимаю, — шепотом произнесла Катарина.

— Жертва… то есть, наша нынешняя жертва не так давно жертвой отнюдь не была. Промышляла разбоем… погоди. Тройка с битыми головами — твоя? Третьего дня? И еще неделю тому?

— А то, — он приосанился. — Хшисье… безмлявое.

— Мелочь пустая, то есть, денег при них почти не было. По заслугам получил товарищ. Вышел на промысел. Опиши его.

— Так… это… того… — дух замялся. — Хиларь. Хлюп. Стыдляв.

— Хилый. Невзрачный человек.

— Я еще всперил, чего чмушнику хирлять ночью.

— Он подумал…

— Кажется, начинаю понимать, — тихо сказала Катарина.

— К ему… взблил. А он мне под кацапуты хилку шмыл.

— Не настолько начинаю…

— Под ноги ему что-то бросили.

— Взняло. Шплехнулся. Лежаю, — дух всхлипнул и слезу притворную с лица смахнул. — А этот хиларь хвызня притащил черного.

— Напарника привел. Черного… почему черного?

— Такого… — дух ткнул в Зигфрида. — Хвызни… чтоб вам…

Сплюнул в сердцах и вновь заскуголил.

— Убили, убили… замучили сиротинушку…

…часом спустя — толпа изрядно поредела, все ж были у людей собственные дела — измученную душу отпустили. А Себастьян вздохнул и потер шею.

Выходило…

Да ерунда какая-то выходила, которая никаким боком не вписывалась в дело. Он беспомощно оглянулся на Катарину, но и та, понявшая едва ль половину сказанного, выглядела донельзя озадаченной.

— Я слышала, — осторожно заметила она, — что у нас иногда торгуют… частями тела… что проводят эксперименты… скажем, по пересадке кожи…

— С трупа? — а вот некромант явно заинтересовался.

— Если, скажем, у человека ожог сильный… ожоги плохо поддаются лечению и… получается, что можно присадить чужую кожу. Она прирастет. Тогда не останется шрамов. Еще… — говорила она явно неохотно, пожалуй уже самим фактом сего разговора делая немалое одолжение. — Это не то, чтобы незаконно, но… лет пять тому накрыли один шалман… вроде обычный… травку делали… порошок для вас… и там тело замороженное. Сначала подумали, что оно просто… сырье. А потом наши сказали, что тело это из кусков сшито. Голова от одного трупа, руки — от другого, ноги вовсе из кусков составлены. И хранилось-то… потом долго гуляли слухи, что мертвеца этого оживить пытались. Но Сан Саныч потом объяснил, что просто кто-то проводил опыты по совместительству тканей. Приживаемости. Он сращивал их, еще не до конца мертвые… там и свиньи были. У одной ухо на спине. У другой — из хребта рука… нервы соединял, только наши, на эту жуть наглядевшись, такого рассказывали…

— Свиньи и люди близки, — заметил Зигфрид, стирая рисунок, который — и теперь это было очевидно — вплавился в землю. И сама земля спеклась, стала гладкой, что черный лист.

— Не сомневаюсь, — Себастьян поежился.

— Его не нашли, того кто… работал.

Зигфрид потер ухо и произнес.

— Это хорошо.

— Почему?

— Потому что он сможет продолжить работу. И осмелюсь предположить, продолжил.

— И что в этом хорошего? — Катарину сие известие не обрадовало. И Себастьян в чем-то ее понимал.

— То, что плоть человеческая несовершенна, — некромант лизнул распоротую руку. — И слаба… и даже не в этом дело, но мне довелось в… иной жизни знать людей достойнейших, потерпевших по той или иной причине немалый телесный ущерб. И лишенные, кто ноги, кто руки, готовы были отдать все, чтобы вернуть потерю…

…отдать все — хороший мотив.

— А ведь есть и иные, к которым судьба вовсе неласкова. Скажем, слепцы, жаждущие прозреть. Или те, чье сердце слабо. Скольких можно было бы спасти, научись люди, скажем, заменять то же сердце здоровым.

Звучало красиво.

Вдохновляюще даже. Настолько вдохновляюще, что становилось страшно. А ведь и вправду хватает… и ладно, безрукие с безногими, без ноги жить, если разобраться, можно, пусть и жизнь эта будет не особо счастлива.

А вот сердце…

Или почки… или печень, болезнью которой, по слухам, страдал сам генерал-губернатор. И не уберегли его от этакой напасти ни происхождение, ни чины. Что отдал бы он, вынужденный блюсти строжайшую диету, жить, почитай, на зельях и амулетах, за шанс получить здоровую печень?

И сколько б их, таких, отыскалось бы…

— С другой стороны, — Зигфрид разглядывал рану, которая уже затянулась. — Я понимаю и всецело разделяю ваши опасения. Научное знание всегда имеет две стороны. Но я, право слово, в замешательстве… не проще ли было бы оформить изъятие нужных органов, так сказать, на месте? К чему подобные сложности? Разве что…

Он задумался.

И Себастьян задумался тоже…

…разве что балуется этим кто-то местный. Не хватало ему головной боли.

Мир тесен, а мозг человека необъятен.

…об истоках поступков человеческих, каковые не все имеют природу логическую. Наблюдения пана Вышнякова, любителя и людознатца.