Тетушка моложавая. Темная юбка. Белая блуза с брошью под горло. Волосы завила на сахар, и лежали они, помнится, жесткими кучеряшками.

Тетушка стоит.

Руку на плечо сыночку положила. Улыбается. И видно, что счастлива… она была бы еще больше счастлива, если б снимок был на двоих. Ольгерда на нем лишняя. Ее посадили с Анджеем на одну скамеечку, которая стояла в студии аккурат для подобных случаев и стояла. И вроде была скамеечка маловата, но вышло, что Ольгерда в стороночке, а Анджей с матушкой…

— А он у тебя не изменился почти, — задумчиво произнес Порфирий Витюльдович и снимочек в карман убрал. — Ты не волнуйся, больше он тебя не потревожит… и с театром тоже… если уж сильно надобен, то домашний сделай. Слыхал я, что в иных домах устраивают. А что? Будешь командовать…

…он говорил что-то про Познаньск.

Про театр.

И про какие-то иные вещи, совершенно неважные. И хрипловатый голос его тонул в хрустальном звоне моста… почему тот не исчез? Это ведь неправильно, совершенно неправильно… пусть бы сгинул насовсем, пусть бы…

А он рядом.

Она не слышала, как появились в квартире иные люди. Ее уложили в постель и напоили горьким отваром, а потом ледяные ладони сдавили виски и холодный отстраненный голос произнес:

— Отсроченное проклятье. Сложное плетение… не наше. Полагаю, можно будет отследить…

…проклятье?

О нет, она видит свой радужный замок. Высокие шпили и крыши всех оттенков синего, от нежно-лавандового…

— …я погружу ее в глубокий сон. Дня три-четыре придется… надо нанять сиделку, чтобы неотлучно присутствовала, а лучше бы в лечебницу.

Кого?

Кто-то заболел? Если так, то жаль. В ее хрустальном замке нет места болезням.

Там все здоровы.

И счастливы.

Квартиру Ольгерды, в которой ныне поселился тошнотворный аромат гниющих цветов, Порфирий Витюльдович покидал в пресмятенном состоянии духа. С одной стороны он, несомненно, сделал все, что мог, и ныне оставалось лишь уповать, что этого будет достаточно и невестушка его обретет разум. С другой…

Снимок он спрятал.

Имя?

Узнать будет несложно, что до прочего, то… по-совести, надо было бы рассказать обо всем воеводе, пусть сам разбирается, да только разумом Порфирий Витюльдович прекрасно понимал: никто и ни в чем разбираться не станет.

Встреча?

Мало ли… случайность.

А нынешнее проклятье хитро, поди-ка докажи, что его именно этот человечишко ничтожный наслал. Небось, сумел напрямки не замараться. Порфирий Витюльдович на веку своем повидал этаких хитрожопых сволочей. И имелось у него на таких свое особое средство.

Он вернулся в гостиницу.

И обратился к телефону, который, признаться, недолюбливал крепко, не вполне понимая, как возможно так, чтобы ты в один рожок говоришь, а из другого тебя слышат и так явственно, будто бы ты не за тридевять земель, а за плечом стоишь. Однако в нонешних обстоятельствах Порфирий Витюльдович готов был переступить через эту свою нелюбовь.

Он взмахом руки отправил услужливого лакея прочь, подозревая в той услужливости разом и любопытство, и желание проследить, как бы это гость не испоганил ценное имущество. Снял трубку с немалым душевным трепетом.

И когда отозвалась тонким голосочком телефонная барышня, обратился к ней.

— С Познаньском соедините. Нумер тринадцать-двадцать один.

На линии зашипело.

Заурчало.

Послышался будто бы смех чей-то, и даже уши покраснели при мысли, что смеются над ним, дурнем, застывшим с коровьим рогом у уха. Но вот что-то щелкнуло и отозвалось:

— Слушаю.

— Мне бы Машеньку, — страх ушел, смятение тоже. — Передайте, будьте любезны, что дядюшка звонил. Очень свидется желает…

…недолгое ожидание.

…и голос мягкий, медовый…

— Заказ имеется на пару чулок шелковых с алою каймой. Для друга нового расстараться хочу… с доставкой… чтобы все в наилучшем виде… и главное, чулки должны быть крепкими, чтоб надолго хватило.

— Куда доставить?

— Гольчин. И поскорее, — Порфирий Витюльдович угрызений совести не испытывал. Напротив, снизошло вдруг на душу его немалое спокойствие.

— За доставку придется заплатить отдельно, — томно произнесла неведомая девица. И от голоса ее побежали по спине мурашки.

— Заплачу… и втрое, если друг мой на пару вопросов ответит…

— Ответит.

И поверил: вправду ответит. Этим людям, о существовании коих Порфирий Витюльдович предпочитал не вспоминать в иные, спокойные, моменты своей жизни, все отвечают.

И ненавидели они друг друга долго и счастливо, и преставились в один день.

Из одной ведьмачьей сказки

Гражина спустилась к завтраку.

Одевалась она тщательно. Впервые, пожалуй, сама изволила подняться на рассвете, открыла платяной шкаф и выбрала из дюжины нарядов именно тот, который, казалось, всецело соответствовал нынешнему ее настроению.

Простое домашнее платье. Сизо-серая ткань в красную клетку. Прямая юбка. Узкий рукав. Воротничок строгий. И два ряда пуговиц, обтянутых красной тканью. Самой Гражине платье чем-то напоминало отцовский мундир, и потому чувствовала она себя куда как спокойней.

Она позволила расчесать себе волосы.

И велела заплести косу.

Прическа? Щипцы? Понравится жениху? Какому, простите Боги, жениху? Ах, в доме говорят… конечно, домашние иных дел не знают, кроме как говорить… и не жених это, а родственник. Что с того, что дальний, а значит, свадьбе сие родство не помеха?

Почему-то от одной мысли о замужестве с Геральдом Гражину затрясло. Она обняла себя, успокаиваясь.

Ленту в косу простую.

И брошь не нужна. И цепочка. И не собирается она прихорашиваться… а что Геральд горничным по нраву пришелся, так это их, горничных, проблемы. Не надо их на Гражину…

…она собиралась, пожалуй, слишком долго, нарочно оттягивая момент, когда придется покинуть безопасную свою комнату.

И все же вышла.

Распрямила спину. Подбородок задрала. Она, в конце концов, генеральская дочь, а потому не пристало ныть и жаловаться…

Матушка уже спустилась. В наряде темно-зеленом, вдовьем, который не надевала уже давно, она гляделась старше и строже. И волосы зачесала, гладко, заколола простыми шпильками. А из украшений — цепочка с камеей, отцом дареная, и обручальное кольцо.