Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Прекрасно, — Геральд тоже был внизу. Устроился в матушкином кресле с книгою. — Премного рад видеть, дорогая, что ты уже поправилась.
Захотелось его проклясть.
И желание было столь острым, что руки зачесались. Гражина и почесала. А Геральд только усмехнулся. Конечно, он пока в силе, и не позволит Гражине ускользнуть.
— В таком случае пусть подают…
Надо же, без году неделя в доме, а ведет себя хозяином, и главное, ни у кого из дворни и мысли нет, что сие неправильно. Напротив, радостные мечутся. Конечно, где это видано, чтоб бабы и без мужика хозяйство вели.
Злость заполняла Гражину.
И Геральд погрозил пальцем.
— Осторожно, дорогая, так и до беды недолго.
Матушка взяла Гражину под руку и тихо произнесла:
— Ты много себе позволяешь, кузен…
— Ах, кузина, вам ли не знать, что иным от рождения позволено больше, чем простым смертным…
И эта улыбочка преотвратная, которую хотелось стереть. Гражина сделала глубокий вдох. Злостью себе не поможешь. Думать надобно… только не получается, потому как мысли суетливые и трусоватые… может, и неплохо?
Выйдет замуж… что без любви, так нет этой любви… морока одна… многие вон выходят… и живут… и ничего… в силу войдет, тогда-то и посмотрим, кто в семье главным станет.
Правда, имелись сомнения, что и вправду ей позволят в силу войти.
К столу она пошла с матушкой.
И Геральд только рассмеялся.
Обидно.
Завтракали молча. Геральд занял место по правую матушкину руку. А в какой-то момент показалось, что он вовсе собирается во главе стола устроиться, но нет, погладил стул высокий по спинке и отступил.
Усмехнулся, мол, не сейчас.
Еще не время.
…овсяную кашу щедро сдобрили медом и маслом. Булки были свежи. Варенье духмяно. И утро-то задалось, светлое, ясное. Жить бы таким и радоваться, только как-то оно не получалось.
— Не печалься, дорогая, — Геральд облизал пальцы. — Скоро все это перестанет тебя заботить… завтра мы уедем.
— Нет.
— Кузина, — он произнес это слово с насмешкой, будто подчеркивая, что само сие родство есть недоразумение, не больше. — Вам ли вмешиваться в наши дела? Живы остались и радуйтесь.
— Я радуюсь, — матушка подняла кубок с водой. — Я так радуюсь, что тебе не передать.
Она глядела на Геральда сквозь эту воду.
— Но моя дочь никуда не поедет. Без меня.
— Тогда собирайтесь и вы, — Геральд не желал отступать и матушке ответил широкою счастливою улыбкой. — В поезде всем места хватит.
— Соберусь. Когда сочту нужным.
— Ее сила…
— Вам не достанется, — матушка отстранилась и кубок подвинула, так и не прикоснувшись к воде. Боялась, то Геральд ее отравит? Или же просто пить не хотела? Вот у Гражины в горле пересохло. А еще появилось детское желание спрятаться куда-нибудь.
Хоть бы под стол.
— Или, дорогой кузен, — матушка тоже умела говорить таким тоном, от которого у Геральда щеки вспыхнули, — полагаешь, что я настолько наивна? Да, меня обделили силой. Но не знанием. И я вижу, что вам нужно… твоя матушка всегда желала стать первой, верно? По праву рождения… вот только моя была сильнее, а право рождения в нашей семье значит куда меньше, чем сила. Это ей казалось несправедливым.
Родственничек себе налил не воды, а вина, которого по взмаху руки поднесла Лушка.
Угодливо.
С поклоном и восторгом в очах.
Что она в нем нашла-то? А ему этот восторг по нраву, вот и не спешит Лушку отсылать. Любуется собой в ее глазах. Мерзко…
— И теперь, когда моя мать готова предстать… перед богами, — маменькин голос все же дрогнул. — Она очень надеялась получить то, что полагала своим. Только вот родовая книга выплюнула новое имя, так? С ней бывает… мерзкий артефактишко.
Геральд улыбался.
И Лушкину ладонь поглаживал, а та трепетала…
— И это огорчило мою дорогую тетушку. Не могло не огорчить. Как же… власть уходит, а еще сила… и ей подумалось, почему, собственно говоря, она должна эту силу упускать? Ведь можно иначе… Гражина же наверняка необученная. Кому ее обучать-то было? А этим воспользоваться легко… тебя вот отправить, связать вас узами брака законного, а там уже… что решите? Силу вытянуть через камень? Или просто запереть? Это ведь тоже выход…
— Необученная колдовка опасна.
— Само собой, опасна. Прежде всего для твоей матушки. А вот дети от такого брака сильные пойдут. И видишь, как хорошо все сложится? Вы живете… если получится, то душа в душу, а не выйдет, то хоть как-нибудь. Она беременеет и рожает… чем больше рожает, тем лучше. Твоя матушка, сколь помнится, всегда мечтала о сильном и большом роде… вот и получит. Станет во главе. Воспитает в уважении к собственной особе, в преклонении пред силой…
Что матушка такое говорит?
Правду.
Вдруг представилась вся ее, Гражины, будущая жизнь.
Завтраки от эти, когда во главе стола заместо маменьки тетка, отчего-то в воображении Гражинином было в этой тетке нечто донельзя жабье. Узкорота. Глазаста. И в платье зеленом, а на шее — тройная нить жемчугу. Но главное, что на Гражину она и не глядит, будто нет ее вовсе.
Геральд с девкою…
Нет, девку бы стороннюю за стол семейный не пустили б, но в доме б местечко нашлось. А Гражина… Гражина брюхата и безвольна. Ее дело — рожать, разменивая силу по капле, а то и вовсе раздавая детям. И ладно бы, она не против детей вовсе, вот только их бы сразу после рождения уносили, отдавали б правильной кормилице, а там и растили так, как этой жабе угодно…
…и вырастали б дети чужими, матери н ведающими…
И злость поднялась.
Закрутилась черным вихрем да и выплеснулась…
— Вот и чего хорошего вы сделали? — Геральд только отряхнулся. Что ему Гражинина магия… а вихрь вот уцелел, рассыпался и собрался, уже не вихрь — рой черной мошкары.
Ишь, гудит.
— Этот выплеск наверняка услышали… теперь явятся, вопросы задавать станут.
— Ничего, ответим. Деточка, позови свою силу.
Как?
Хотя… Гражина закрыла глаза и потянулась к вихрю, позвала его мысленно… не сейчас, рано тебе еще от мамки-колдовки… после выпустит, когда вырастешь, когда наберешься злости истинной, гнева… а она-то не понимала, глупая, отчего колдовки в сказках такие злые.
Где ж им добрыми быть, когда всякий норовит по-своему попользовать…
— У вас все одно выбора нет, — Геральд уже улыбался открыто. — Ей придется уехать…
Гражина сглотнула.