нам нужен до конца сегодняшнего дня, — произнёс консул. — Завтра мы начнём сборы в обратный путь и лучше заранее знать, сколько людей отправятся с нами.

Глава двадцать восьмая. Non sibi sed patriae

/16 декабря 409 года нашей эры, Восточная Римская империя, диоцез Фракия/

— Первая центурия шестой когорты — три шага вперёд! — скомандовал Эйрих.

Четырнадцать легионеров вышли из общего строя и синхронно стукнули себя по нагрудникам.

— Награждаю вас всех почётными венками, — сказал им Эйрих, после чего дал знак избранным дружинникам.

Пожилые воины взяли со стола золотые венки и водрузили на головы легионерам.

— Также награждаю вас морскими коронами, — сообщил им Эйрих. — Это за отдельный подвиг на реке.

Избранные дружинники взяли со стола морские короны, исполненные в виде обручей, увенчанных корабельными носами — дань старым римлянам, награждавшим так морских легионеров.

Первая центурия шестой когорты показала себя очень храбро, поучаствовав практически везде: начиная от битвы против визиготов, на кораблях, заканчивая битвой против гуннов — из двух сотен легионеров осталось лишь четырнадцать. В других первых центуриях ситуация аналогичная, потому что в них брали самых лучших и храбрых воинов.

— Я также награждаю вас, как и всех носителей золотых венков, наделом земли в Италии, — сообщил всем присутствующим Эйрих. — Как только мы возьмём эту землю, вы почётно покинете легионы, став землевладельцами, честными пахарями, кормящими нашу молодую державу.

Эйрих окинул легионеров неопределённым взглядом. Смотрели они на него скептически и это понятно.

— Если захотите, конечно же, — растянулись его губы в улыбке. — Коли не будет желания оседать на земле, пожалуйте обратно в легион, на те же должности.

Скепсис легионеров объяснялся очень просто. Зачем им земля в собственность, если община и так выделит её в достаточном количестве? Зачем пахать и сеять, отказавшись от щедрого жалования в легионе?

Никто ещё не знает, что Эйрих собирается уничтожить ту общину, которую они все знают и к которой все они привыкли. Если кто-то узнает о его планах, его уничтожат. Никакая ратная слава, никакой политический вес, никакое влияние и прочие атрибуты его не спасут.

Поэтому Эйриху понятно сомнение легионеров в перспективности вспашки земли, но они не знают, а он знает.

«Надо будет делать всё быстро, чтобы никто не успел опомниться и неправильно отреагировать», — подумал он.

Нельзя подсмотреть у римлян, у них такого не было. Нельзя подсмотреть у греков, у них тоже подобного не случалось, за всю их очень долгую историю. Все ошибки, оплошности и провалы будут новыми, уникальными.

— Вернуться в строй! — приказал Эйрих. — Вторая центурия шестой когорты — три шага вперёд!

Возврат к активным действиям, то есть к вручению заслуженных легионерами наград, заставил его перестать думать о грядущих проблемах. Но он обязательно вернётся к ним вечером, когда останется наедине с собой.

На награждение всех легионеров и на ещё кое-что Эйрих потратил почти всё, чем Сенат наградил его за выдающиеся победы. А наградили его очень щедро. Как метко выразился отец Григорий: «Безбожно огромная сумма для одного человека». И её почти нет, потому что Эйрих знал, насколько важно признание заслуг собственных воинов. Чтобы награда не показалась незначительной, он сделал её золотой, а чтобы никто не почувствовал себя обделённым, сделал её одинаковой, что для примипилов с центурионами, что для обычных легионеров. Общий вклад в победу он оценивал равным от каждого легионера, потому что в сторонке никто не стоял, каждый пролил свой конгий[53] крови…

После официальной части был начат официальный пир, где каждому легионеру полагалось по семодию[54] галльского вина, по большому куску свинины и по унции настоящего индийского сахара.

Праздничный ужин выходил, если помнить о безумной стоимости сахара, крайне роскошным. Вот на это Эйрих и потратил свой «гонорар» за блистательные победы. Успокаивало его только то, что Сенат больше не будет кривиться и морщиться от его финансовых запросов, потому что они будут обоснованы и подкреплены репутацией человека, который тратит деньги исключительно для выгоды готского народа.

— Non sibi sed patriae…[55] — прошептал Эйрих, сидящий за роскошно накрытым столом, размышляя о содержании своих будущих запросов к Сенату.

Эту фразу, рискующую стать крылатой, он сформулировал в ходе своих размышлений о целях и ценностях, которые двигали им ранее и движут им сейчас. Раньше, в прошлой жизни, он хотел личной славы, чтобы все народы, от края степи до последнего моря знали его имя и содрогались в сковывающем волю ужасе, когда оно звучит.

Но теперь, когда он прочитал столько мудрых книг, переварил их содержимое в своей голове, он понял, что прошлые устремления должны остаться в прошлом. Сейчас ему нужно нечто гораздо большее. Держава, способная пройти сквозь века, а не рухнуть по причине дряхлости и изнеженности. И он построит её.

«Фундамент здания, что простоит тысячи лет, выложен из костей и залит кровью», — подумал он. — «Скоро придёт время строить стены. И в этом совершенно неуместны будут личные потребности одного человека».

Кем-то движут низменные ценности и устремления. Кем-то, но не им. Тенгри послал его сюда не за этим.

«Да даже если за этим — зачем эта ерунда?» — подумал Эйрих с усмешкой.

Не прельщала его бессмысленная роскошь — в прошлой жизни он был самым богатым человеком. Не интересовали его гигантские дворцы — в прошлой жизни он был самым крупным землевладельцем. Не волновали его и рабы — в прошлой жизни он безраздельно владел миллионами…

Когда познаёшь и испытываешь всё это, смотришь на мирские вещи другими глазами. Деньги — это инструмент, а не самоцель. Власть — это тоже инструмент, а не самоцель. А люди…

«Люди — это ресурс…» — пришёл Эйрих к умозаключению.

Примерная численность готов ему известна, потому что в трибах все голосующие уже давно посчитаны, но это только взрослые и престарелые мужи. Женщин и детей никто никогда не считал, потому что они считаются маловажными. Эйрих так больше не считал. Он думал об этом, размышлял, формулировал последнее умозаключение у себя в голове.

Дети вырастают во взрослых мужей, а женщины рожают новых детей. Это просто не может быть маловажным.

«Нужно посчитать всех».

— Претор, скажи слово! — выкрикнул кто-то из успевших нажраться легионеров.

Горели костры, шатры лагеря пустовали, потому что все на улице, много пьют и много едят — сегодня это разрешено. Несмотря на лежащий повсюду снег, было удивительно тепло, словно сам Тенгри разрешил им сегодня праздновать.

— Речь! Речь! Речь! — загомонили легионеры. — Легат, скажи!!! Речь! Речь! Речь!

— Будет разумно сказать что-нибудь, — произнёс сидящий рядом с ним Лузий Русс.

— Да, легат,