– То есть я выдумал змея, и он появился? – Редька окончательно растерялся.

– Его зовут Форнеус.

– Его выдумали до тебя, – рассмеялась девушка.

– Кто?

Капитан свысока – он был выше художника на голову, – посмотрел на Редьку и объяснил:

– Марси пошутила, Николай, Форнеус всегда был частью нашего мира.

– Невероятно…

Они стояли на обрыве Карадага, высоко над морем, словно паря между волнами и звёздами, и наблюдали, как громадный змей склоняет к близости морских кобылиц в гигантской чаше лунного света, в которую обратился залив при полной Луне. А справа расположилась на треноге новая картина Редьки, увидев которую Марси и велела капитану пригласить художника с собой.

– Теперь я видел всё, – улыбнулся Редька, не сводя горящих глаз с резвящегося Форнеуса. – Спасибо.

– Ещё не всё, – тихо сказал Казарский.

– Ещё не всё, – эхом повторила Марси и взяла художника за руку. Мягко потянула за собой, а точнее – к себе, в Отражение, поскольку имела власть показывать скрытое, и прошептала: – Всё ты увидишь сейчас.

И Редька изумлённо вскрикнул:

– Как?!! – и схватился за голову, не в силах ни понять, ни принять увиденное. В силах лишь лепетать: – Как?!

И верить, и не верить одновременно.

Как?!

– Пророчество сбылось, – улыбаясь, ответила Мар-си, крепко держа его за руку и глядя, так же как художник, на небо. – Ведь всё, что мыслимо – осуществимо. И теперь наш мир выглядит так… Во всяком случае – в Отражении.

– Не верю, – прошептал Редька. – Не верю…

– Но вы это написали, Николай, – заметил капитан, бросив быстрый взгляд на картину, словно удостоверяясь, что она по-прежнему здесь и не изменилась. – Вы это видели, Николай, вы знали, что так будет.

– Я не знал! – Редька машинально шагнул вперёд и едва не сорвался с обрыва. – Мне просто казалось, что должно случиться именно так.

И так случилось.

Пророчество сбылось.

INGRESSO

Где отражаются мечты?

В душе? В глазах? Или в замечательных, очень добрых снах, что приходят после тусклого, переполненного чужими отражениями дня? В столь прекрасных снах, что после пробуждения они вызывают горький привкус тоски, а красота Вселенной блекнет серостью поздней осени, не в силах соперничать с отражением вечной мечты о счастье.

О простом человеческом счастье, смысл которого невозможно передать словами, потому что никто, абсолютно никто не знает, где он будет счастлив. С кем? Когда… Однако все к нему стремятся, видя в счастье смысл. Все стремятся, потому что этот приз – самый ценный. Все стремятся, потому что стремление дарит надежду на избавление от стылой повседневности.

Но где отражается счастье?

Где можно увидеть тепло души? В глазах? В снах? В мечтах?

И что оно – счастье?

Сила? Богатство? Власть? Вершина?

Что успокоит душу и сделает её счастливой?

Что заставит позабыть о скуке будничного движения? А что вылечит душу, если она кровоточит?

Не стонет, не болит, не беспокоится, а кровоточит, как пронзённая кинжалом невеста: только что счастливая, полная мечтаний и надежд, и вдруг – изумлённая, потерявшая всё, ещё живая, но почти умершая…

Умирающую душу легко узнать – она живёт лишь в снах. И даже не живёт – оживает, ненадолго сбрасывая с себя тёмную пелену смерти, когда снится тот, чья улыбка сводила с ума. Когда снится, как берёт он за руку и ведёт за собой, прочь… прочь от тьмы городов и зла их камня, от чудовища, которым она стала, и чудовищ, которые с ней рядом. Когда он берёт за руку и уводит в мир, где она не рыдает по ночам, мечтая повернуть вспять время, а кинжал остался в ножнах и не пронзил душу.

Не было никакого кинжала.

Что сделает счастливой душу, которая умерла, но продолжает помнить?

А значит, ещё не умерла… Навсегда осталась в прекрасном, добром сне, в котором любимый мужчина жив и мягко берёт её за руку…

Неужели счастье можно отыскать лишь во сне? В эфемерном, красивом, как россыпь звёзд, и таком же далёком… в тёплом, как дыхание матери… в ненастоящем…

Неужели счастье может быть только ненастоящим?

Она как безумная, ждала сны, в которых любимый мужчина улыбался и брал её за руку. И люто ненавидела их. Была счастлива и горько рыдала, открывая глаза. Мечтала найти место, где не отражается её горе, а потом поняла, что в мире такого места нет. И если она хочет быть счастливой, нужно изменить мир.

Или сжечь его.

Дотла.

PUNTO

Мир несправедлив.

А его Отражение несправедливо вдвойне – опасное, жестокое, подлое… Оно не ждёт удобного момента, бьёт всегда, и всегда – наотмашь, и плевать, отбился ты, ускользнул или выставил блок: следующий удар последует обязательно, хоть по живому, хоть по мёртвому, чтобы убить и поиздеваться над бездыханным телом. Если не готов к бою – уйдёшь без мучений, не успев сообразить, что произошло. Если готов – сопротивляйся, сражайся изо всех сил, как в последний раз, и, может быть, тебе улыбнётся удача.

Может быть, останешься в живых…

На этот раз.

Ориген хорошо знал правила Отражения и бился насмерть, хотя на удачу не рассчитывал. Понимал: не для того его выследили в горной балканской глуши, одурманили то ли наркотиком, то ли магией и увезли за несколько тысяч километров, чтобы оставить хоть один шанс на спасение. Нет. И удача, и надежда отвернулись, его обязательно убьют, и Ориген мечтал только о том, чтобы захватить с собой как можно больше охотников. При этом понимал, что главных врагов, тех, для услады которых его изловили, убить не сможет, и готов был удовлетвориться слугами. Пусть прольётся их кровь – неблагородная. Главное, что она прольётся!

Напоследок.

И пока у Оригена получалось.

Первой жертвой стал сторож, неосторожно приблизившийся к очнувшемуся, но продолжавшему лежать на полу клетки пленнику: Ориген выждал удобный момент, резко вскочил и ударил врага передним копытом, раскроив череп и крепко разозлив его дружков. Пленника вырубили электрошокером и, возможно, попинали ногами – на это намекали ссадины и ноющие рёбра. В следующий раз Ориген очнулся в заповеднике, посреди небольшой лесной поляны, и понял, что ему уготована участь дичи. Гордость почти заставила Оригена отказаться от грязной и унизительной игры с предсказуемым финалом, но ярость потребовала: «Убивай!», и он не стал противиться.