Я положила голову ему на плечо:

– Только береги себя, милый!

– Обещаю быть осторожным, – чмокнул меня в макушку Этьен. – Ты тоже пообещай не кидаться в пекло, как Дева Жанна на англичан. Надеюсь, мне не придется загонять лошадей, чтобы вытаскивать потом тебя из Бастилии.

– О нет! Я буду умнее. Обещаю.

И мы запечатали наши обещания страстным поцелуем.

* * *

Карета уносилась по дороге к Фонтенбло, а я все сидела в мечтательном оцепенении, вспоминая руки Этьена и его теплые губы.

– Я найду тебя в Париже! – крикнул он, прощаясь.

Мне оставалось верить в это и молиться.

Мадам Тэйра беспокойно перебирала четки. Огюстен скакал позади кареты, серый от похмелья. И лишь возница был бесповоротно доволен жизнью. Он подгонял коней и весело насвистывал мелодию вчерашнего пасспье. Догадываюсь, что в комнате при кухне, откуда чуть свет выпорхнула взлохмаченная кухарка, наш кучер не только спал сном младенца. Однако не прошло и нескольких часов, как все мы, одинаково разинув рты, начали смотреть по сторонам. Ибо мы въехали в столицу.

О, Париж! Этот вечный город, подобный Риму во времена расцвета Римской империи, средоточие роскоши и власти, столица моды и уличных воров, он поражал от самых городских ворот.

– Святая Клотильда, как же мы найдем здесь графиню де Клермон? – оторопело спросила я, отвыкшая от такого количества людей, повозок и зданий.

– Несложно искать, если знаешь дом и улицу, – крякнула мадам Тэйра и тотчас дала указания вознице. В ответ на мой удивленный взгляд она снизошла до пояснений: – Вода подсказала. Помнишь, чему я тебя учила? Договорись с водой и спрашивай.

– Так вы и об алхимике прознали?

– Так, так, – кивнула мадам Тэйра и тут же отвернулась.

А я снова приникла к окну. Клянусь всеми святыми, я забывала, как дышать, глазея на кареты и вывески, на богатые фасады и толпы горожан в париках всех мастей, в добротных камзолах, коротких штанах, чулках и туфлях с пряжками, на дам в цветных платьях и невообразимых шляпах. В Сан-Приесте мне и в праздники не доводилось видеть такое количество хорошо одетых людей и разнообразие фасонов. Даже простолюдины в Париже казались ярче и интереснее. Здесь все было иначе – большие бульвары, сады, парки, фонари. И когда я узнавала какую-то деталь или улицу, в памяти тотчас всплывали воспоминания счастливого, безбедного детства и сладкое чувство вседозволенности. Но многое изменилось. Казалось, великий портной мастерски перекроил город, как старый сюртук, перелицевал заново, украсил лацканы золотыми вставками, пришил перламутровые пуговицы и пустил по швам причудливую вышивку.

А когда перед нами простерлась огромная площадь, выложенная самой ровной на свете брусчаткой, я и впрямь застыла от восхищения. Ведь я еще застала на этом месте угрюмый замок герцога Вандомского. Теперь площадь окаймляли дворцы с тысячью сверкающих, как бриллианты, окон, а по центру возвышалась статуя всадника с необычайно высоким париком. Наш король, – узнала я. Архитектурный ансамбль был столь прекрасен, а пространство так дышало свободой и изысканным вкусом, что хотелось по-детски хлопать в ладоши и прыгать на сиденье лишь потому, что имею счастье лицезреть подобную красоту. Воистину этот мир будет жить, пока люди творят прекрасное!

«Ах, Париж, столица мира, зачем нас так надолго разлучили? – думалось мне. – Но я снова здесь. Надеюсь, тебе тоже меня не хватало!»

Скоро мы проехали в квартал Маре, который ничуть не изменился за время моего отсутствия. На узких улицах прохожим по-прежнему приходилось прижиматься к домам, чтобы их не задела проезжающая карета. Мы выехали на Королевскую площадь, и экипаж остановился. Я выглянула в окно. На песчаного цвета цокольном этаже с тремя арками гордо восседал старинный особняк из красного кирпича. Это здание с темной крышей, похожей на шляпу почтенного гражданина, показалось мне смутно знакомым. Я выглянула из окна, и память услужливо представила картину, как папа́ ведет меня за руку, как мы проходим мимо павильонов короля и королевы, и лакеи в синих с золотом сюртуках отворяют перед нами громадную лакированную дверь с вензелями.

Приехали! Мое сердце отчаянно заколотилось. Не в силах унять волнение, я вернулась на сиденье и посмотрела на прабабушку:

– Мне боязно, мадам.

– Ничего не бойся, детка. Потерять неполученное наследство не страшно, жила ты как-то и без него. А вот получить – гораздо приятнее. И дворянкой быть сподручнее, нежели неизвестно кем. Но, главное – помни обо всех, чья судьба зависит от твоего благоразумия.

Я поежилась. Неясная задача обрела образ и внезапно показалась невыполнимой.

– Как я буду искать алхимика?

– Судьба выведет тебя. Вода нашептала мне, что это случится. И видения были. Так что будь умницей, девочка. Хотя бы ради себя, Этьена и ваших будущих деток.

Я вздохнула:

– Хорошо, я сделаю все, что смогу.

Серьезная, как никогда, мадам Тэйра взяла меня за руку и крепко сжала пальцы:

– Теперь, Абели, забудь о моих наставлениях у матери Этьена. Тут есть место и гордости, и осанке. Тетушка твоего отца должна видеть, что ты воспитанная и образованная девушка, а к тому же добродетельная и с ангельским терпением. Видела я в источнике эту Шарлотту де Клермон – та еще мымра набожная. Молчи о том, что боле не девица. И вообще, побольше молчи.

Не могу сказать, что предупреждения мадам Тэйра меня утешили, скорее наоборот.

Старушка еще раз окинула меня критическим взглядом. Спрятала мой локон, выбившийся из-под шляпки, расправила полы плаща и кружевные манжеты на моем платье и добавила: – Итак, Абели, отныне ты не просто красивая девочка, добрый, милый воробушек. Не ведьма и не целительница. Ты – наследница благородных кровей, волею судеб прожившая три ужасных года среди простолюдинов и ремесленников.

– Нужно ли это говорить? – поморщилась я. – Моник и ее семью я очень люблю.

– Вот и помни, что любишь ее, Этьена… А говорить не нужно, достаточно чувствовать и думать, – поправила меня многоопытная мадам Тэйра. – Помни: с птицами жить, по-птичьи говорить. Все, иди же, иди, моя девочка!

В который раз я окутала себя защитным золотым коконом и перекрестилась.

– С Богом!

* * *

По белым мраморным плитам, отполированным до блеска, я шагала вслед за лакеем в синей ливрее с золотыми позументами, таким важным, будто все вокруг принадлежало ему. Смутные воспоминания то и дело будоражили ум: я точно видела раньше эти огромные вазы в нишах, эту широкую лестницу и просторный коридор. Я старалась «держать спину», судорожно вспоминая наставления с уроков этикета в монастыре. От волнения казалось, будто каблуки моих туфель стучат оглушительно, а юбки шуршат так, что их слышно за лье. Наконец, белые двери в два моих роста распахнулись, и лакей объявил: