— Все в порядке. Нет, я не знал, что Лиззи наняла детектива, — отозвался отец; его голос звучал очень грустно. — Жаль, что она не сказала об этом мне, я бы ей помог. Мне хотелось бы поддержать ее…

Его переполняли эмоции, и я поспешно произнесла:

— У меня в голове не укладывается, как можно после такой тяжелой психологической травмы жить дальше.

— Когда мы поженились, Лиззи просто перестала об этом говорить. — Отец откашлялся. — Казалось, она решила оставить эту часть своей жизни позади. — Увидев, что я нахмурилась, он твердо произнес: — Не только потому, что я заставил ее это сделать. Думаю, к тому моменту она смирилась со случившимся. Лиззи хотела смотреть в будущее. Да, о мертвом ребенке она больше не сказала ни слова. И, честно говоря, у нас было слишком много забот — молодые, без гроша в кармане, с маленькой девочкой, о которой надо заботиться. Мы работали на нескольких работах, и думать о прошлом было некогда. А потом, позже… да, иногда я замечал, что с Лиззи что-то происходит, но…

— Миссис Бакстер думала, что у нее депрессия, — сказала я.

Отец задумчиво кивнул.

— Время от времени я пытался расшевелить ее и один раз даже убедил сходить к врачу. Но ты же знаешь, какой она была замкнутой.

— Бедная мама… Она была очень сильной и в то же время такой слабой.

Я расплакалась, но отца это не встревожило; он погладил меня по спине и пробормотал слова утешения. Наверное, так же он вел себя сорок лет назад, когда моя мама оплакивала своего мертвого ребенка. Учитывая все то, что я услышала, я поняла: я рада, что она нашла в Далвиче не кого-нибудь, а моего отца, который прожил с ней бок о бок сорок лет. Даю Ему, отдавшему за меня Свою жизнь, отдавшему мне Себя и велевшему спеть чудесную новую песню. Вот что сделал мой отец: он дал моей маме надежду, возможность начать с чистого листа; именно об этом он написал на ее надгробии. Чудесную новую песню.

Я услышала звуки, доносившиеся снизу, и попыталась взять себя в руки.

— Ты с ней встретишься, пап? Ну, я имею в виду Фиби. Может ли она стать частью нашей семьи, иметь право здесь появляться? Ну, то есть если она захочет и Джас с Венетией будут не против? — Я выудила из кармана платок и прижала его к глазам.

Отец очень долго молчал, и я подняла голову, чтобы убедиться, что с ним все в порядке. А потом он произнес:

— Да. Да, конечно. Лиззи хотела бы этого больше всего на свете — чтобы вы двое были вместе. Можешь привести ее сюда. Я буду очень рад с ней познакомиться.

Я прижалась к отцу, вытирая глаза. На чердаке было тепло и светло, и мы наблюдали за тем, как в солнечных лучах танцуют пылинки.

— Жаль, что мама ничего мне не сказала, — тихо произнесла я. — Жаль, что я не знала всего этого. Думаю, тогда все было бы гораздо проще.

— Что было бы проще? — Голос отца звучал очень мягко.

— Наши с мамой отношения. Она была бы со мной совсем другой. И ждала бы от меня совершенно другого.

— Тебе всегда приходилось быть в два раза лучше, чем это возможно, — отозвался отец. — Для ребенка это тяжело. Ваши с мамой отношения были… что ж, мягко говоря, очень непростыми.

— Как мне жаль, что я не могу с ней поговорить! — воскликнула я. — Я бы так много хотела ей сказать.

— Знаю, — очень тихо произнес отец. — Больше всего на свете мне хочется, чтобы она по-прежнему была с нами. Я думал, что мы с Лиззи состаримся вместе. Я так по ней тоскую…

— Иногда мне трудно ее вспомнить. Временами мне кажется, что она просто исчезла…

— Нам нужно больше о ней говорить, — сказал отец. — Мы должны все время о ней говорить. Это единственный способ не забывать о человеке — говорить о нем… Что ж, думаю, нас уже заждались. — Он поднялся.

— Иди, пап. — Я высморкалась и вытерла глаза.

— Ты уверена? — взволнованно переспросил он.

— Я хочу немного побыть одна.

— Хорошо. С Венетией я все улажу.

Отец наклонился и неловко погладил меня по плечу, а затем ушел. Я смотрела ему вслед. Он все так же сутулился, шаркал ногами при ходьбе, но выглядел уже гораздо более спокойным. Он был здесь и сейчас. Появление Фиби вырвало его из наполненного горем транса. Она вернула нам отца.

Лондон, 19 мая 1960 года

Завтра я выхожу замуж. Мне восемнадцать лет, и я вступлю в брак чудесным весенним днем в Саутуаркском регистрационном бюро. Я выхожу замуж за хорошего мужчину, за очень доброго человека, и знаю, что рано или поздно его полюблю. Я знаю, что так и будет, ведь отчасти я уже люблю его. Он дает мне то, что не смогли дать ни Джон, ни отец, и это прекрасно. Сейчас я пытаюсь не думать о поцелуе в хартлендском саду и о времени, проведенном в отеле в Перли. Безрассудный трепет и пылкая страсть — это не то, на чем следует строить будущее. Конечно, это мило, но в то же время мимолетно, непредсказуемо и ненадежно. Это не то, о чем говорила мама: «Любовь, сделавшая нас единым целым». Мне немного жаль ее. Я не могу представить, что у нее с отцом было именно так, ведь я знаю, что он за человек. Но Грэхем другой. Он сердечный, надежный и сильный, а еще деликатный и верный, и мне кажется, что это гораздо важнее, чем блестящие качества Джона. Я смогу вести дневник, не боясь, что мой муж его прочтет, смогу молчать, если захочу, и говорить, если появится такая необходимость, а Грэхем будет рядом со мной. Я смогу закрыть двери и побыть одна и в то же время знать, что не одинока, и это чудесно уже само по себе.

Сейчас нет двери, которую я смогла бы закрыть, и наше будущее довольно туманно. У меня есть только сумка, с которой я сюда пришла, и одежда, в которой я была в больнице. У малышки очень мало вещей, которые она может назвать своими. Она так быстро растет… Но как только я стану миссис Грэхем Харингтон, я смогу выйти из дома и найти работу. Я стану добропорядочной дамой, и мне будет нечего опасаться. Все это стало возможно лишь благодаря тете Лавинии. Она так добра к нам, я никогда не смогу ее отблагодарить. Она такая же надежная, непоколебимая и земная, как и Грэхем. Я очень к ней привязалась.

Хорошо выходить замуж, когда тебе восемнадцать лет, а мрачные, страшные события остались в прошлом, ведь это означает, что жизнь продолжается.

Сегодня Грэхем позволил мне побыть одной бóльшую часть дня, и я думала о маме. Жаль, что ее здесь нет, ведь она, как и любая мать, хотела бы подготовить свою дочь к свадьбе. Мы бы как обычно смеялись над моими непослушными волосами, мама колдовала бы над моим платьем, извлекла бы откуда-то жемчужные серьги и ожерелье, чтобы я выглядела достойно, приготовила бы мне чашку горячего молока и сидела бы, болтая со мной, когда я начинала нервничать.

Со мной не произошло бы ничего плохого, если бы рядом была мама, но я перестала злиться на судьбу, отнявшую ее у меня, потому что слишком устала сердиться на этот мир. Грэхем, безусловно, понравился бы моей маме, однако мне интересно, что бы она сказала, если бы увидела, какой я стала — более жесткой и молчаливой. Глядя на малышку Адель, я иногда вижу в ней отблеск чего-то такого, что напоминает мне о годах, проведенных с мамой, о тепле и любви, безусловной и простой, о радости отдавать и ничего не требовать взамен. Но мне тяжело впустить это в свою душу.