что только в одном из всех мест, которые мы вчера посетили, обнаружилась зацепка.

– Еще раз в клинику, пожалуйста, – говорю я.

* * *

На этот раз я прошу Зофию остаться в машине, надеясь, что Лия будет более откровенна, если я буду одна.

– Кузина – кузине? – усмехается Зофия.

– Что-то вроде того, – бормочу я. Меня тошнит от волнения, когда я вспоминаю, с какой убежденностью Лия вчера говорила, что не сможет мне помочь, но я заставляю себя войти в клинику. Лия, не стесняясь, стонет, когда видит меня в приемной, и я поднимаю руки, словно это может ее успокоить.

– Пойдемте со мной, – резко говорит она и стягивает наушники, чтобы бросить их на стол.

Я машу ее напарнику и мямлю:

– Привет…

– Привет, – неуверенно отвечает он. Я следую за Лией по коридору, затем сворачиваю в конференц-зал.

– Я же говорила вам… – Она принимает меня с явным разочарованием, и я снова поднимаю руки и пытаюсь заставить ее понять.

– Послушайте, – очень тихо произношу я. – Вы моя единственная зацепка, и я вижу, что вы любите свою бабушку так же сильно, как я люблю свою, поэтому я понимаю, почему вы не хотите мне помогать. Но я надеюсь, что вы тоже меня поймете. Единственная конкретная вещь, которую я нашла с тех пор, как приехала сюда, – это дом ее детства, который не выдает никаких секретов. Но еще есть вы. Похоже, действительно возникла некоторая путаница вокруг моего Па и вашего Томаша Сласки – но если вы уделите мне несколько минут, возможно, мы сможем разгадать эту загадку. Вы сказали, что Эмилия все еще посещает его могилу, верно?

– Да, – говорит Лия. Печаль появляется в ее взгляде, и в это мгновение я понимаю, что она не лжет. – Каждый месяц. Она ходила туда чаще, когда была моложе. Он был ее героем.

– Хорошо. – Я делаю глубокий вдох и с надеждой спрашиваю: – Вы можете сказать мне, где находится могила? – Лия чуть колеблется, и я поправляю ремешок сумки, потому что слишком нервничаю, чтобы сидеть спокойно, ожидая ее ответа. Тишина затягивается, и я пытаюсь пошутить. – Я обещаю не ночевать там целый месяц, чтобы таким образом прорваться к вашей бабушке. Я просто хочу навестить эту могилу.

– Ладно, – вздыхает Лия. Она идет через комнату к шкафу и достает лист бумаги и ручку. Она кладет то и другое на стол в центре комнаты, нацарапывает адрес. – Вам будет нелегко найти это место, оно за пределами города. Следуйте по главной дороге – она огибает холм, который виден на востоке практически из любой точки города. Там стоит старая постройка – это и есть нужный вам адрес. Сами мы обычно едем до самой фермы, но у моей бабушки только один ключ от ворот, так что вам придется припарковаться на подъездной дорожке и перепрыгнуть через забор.

Я сразу узнаю место, которое она описывает, – это не что иное, как дом Бабчи. Тем не менее я слишком нервничаю, чтобы надеяться, поэтому максимально мягко прерываю ее, чтобы спросить:

– Это Светоянская, 4?

Как и следовало ожидать, я немилосердно коверкаю название улицы, но не настолько, чтобы Лия его не поняла, потому что ее взгляд сужается.

– Я не понимаю. – Она хмурится. – Вы уже знаете, где это?

– Тот самый дом, – говорю я, но мой голос звучит немного хрипло, поэтому я, откашливаюсь, прежде чем спросить: – Почему могила находится за этим домом?

– Дом заброшен еще с войны, даже коммунисты не захотели его забрать, – объясняет Лия. – Но Томаш похоронен не там, не у дома, а на холме позади него. Я просто направляю вас к дому, потому что сейчас гораздо легче добраться до могилы с той стороны, чем со стороны города. На этой стороне холма по всему периметру стоят новые здания, так что путь перекрыт.

– Но это конкретное место… Почему там, на том холме?

Лия передает мне бумагу и хмурится.

– Я понятия не имею. А теперь скажите мне, откуда вы узнали этот адрес?

– Это дом, где провела детство моя бабушка, – говорю я ей, и ее глаза расширяются. Наступает неловкая пауза, пока она обдумывает мои слова, и затем согласно кивает. – Ну, это простое совпадение.

– Конечно же, это не может быть совпадением! – возражаю я.

– Весь район был захвачен нацистами. Здесь повсюду похоронены несчастные души – моему двоюродному дедушке повезло, что у него хотя бы есть надгробие. Но я буду честна с вами – я понятия не имею, почему он там похоронен. Моя бабушка не очень-то стремится обсуждать худшие дни своей жизни, понимаете? Она не хочет говорить о войне, и мы перестали ее спрашивать.

Я грустно смеюсь и киваю.

– Уж я-то знаю, как это бывает.

– Именно поэтому я и не могу позволить вам поговорить с ней, – негромко объясняет Лия. – В те дни, когда мы посещаем его могилу, она сама не своя. Ей нелегко дается даже просто почтить его память, и я не буду требовать от нее большего. Но если это вам поможет, непременно посетите могилу. – Она пожимает плечами. – Я просто не думаю, что могу сделать что-то, кроме этого, чтобы помочь вам.

– Спасибо, – говорю я, а потом вдруг бросаюсь к ней и обнимаю. Она напрягается, но коротко обнимает меня в ответ и кивает в сторону двери.

– Удачи.

* * *

Полчаса спустя мы с Софией стоим на поляне в лесу за домом детства моей бабушки и смотрим на самую жуткую вещь, которую я когда-либо видела.

Томаш Сласки, 1920–1942

Его имя выгравировано на высоком надгробии из полированного красного гранита. Камень чистый, видно, что за ним ухаживают с любовью. Почти увядший букет из самых разных цветов покоится на траве перед камнем, он окружен аккуратными свечами, фитили которых сейчас не горят, но почернели. Есть даже несколько светодиодных фонариков разных форм и размеров. Зофия наклоняется и включает один из них, и он загорается без промедления.

Я снова смотрю на камень, я снова смотрю на имя. И вдруг замечаю, что под именем и датами к надгробию прикреплена медаль. Надпись на медали сделана на иврите.

Мы с Зофией некоторое время молча смотрим на могилу, словно это головоломка, которую мы сможем разгадать, если будем просто достаточно долго смотреть, но вскоре я понимаю, что просто не могу больше фокусировать свой взгляд. Я отворачиваюсь и прерывисто выдыхаю.

– Бедная Эмилия, – бормочет Зофия. Я оглядываюсь на нее и вижу, что она сидит на корточках рядом с медалью. Она очень нежно проводит пальцем по