Клер шагнула на трибуну, лица людей в зале сливались в сплошное мутное пятно. Она ухватилась за деревянные края, чтобы не упасть, затем посмотрела вправо. Джанкарло тоже здесь, стоит в самом углу сцены рядом с Маурицио, Эндрю и Гвен. Поймав на себе ее взгляд, он тепло улыбнулся ей, но Клер не стала смотреть на него долго – почему-то при виде молодого итальянца она еще больше занервничала. Габриэлла, находившаяся неподалеку от него, вроде бы больше не злилась, вместо этого напустила на себя самодовольный вид, скрестила руки на груди и с нетерпением, даже каким-то удовольствием ожидала продолжения. “Она уверена, что я провалюсь, – поняла Клер. – Не только уверена, рассчитывает на это. Раз так… не буду доставлять ей такого удовольствия! Нет уж, увольте!”

И Клер вновь обернулась к публике. Теперь она видела сотни лиц, и все эти люди смотрели на нее с ожиданием, даже с надеждой. В зале воцарилась тишина. Она поднесла рот к микрофону, так близко, что губы коснулись перфорированной его поверхности, уловила металлический его запах – странное ощущение.

– Письмо Россетти, – начала она, и голос ее так и раскатился по залу, усиленный динамиками. Клер тут же отдернула голову от микрофона, затем успокоилась и начала сначала. – Письмо Россетти историки всегда помещали в центр Испанского заговора. На протяжении четырехсот лет оно рассматривалось как краеугольный камень в деле разоблачения этого заговора тысяча шестьсот восемнадцатого года против республики, однако… – она покосилась на Эндрю Кента, – это предположение подверглось сомнению. Написала ли Алессандра это письмо с целью разоблачения заговора или же, напротив, как его участница и создательница? Постараюсь далее ответить на этот вопрос…

3 марта 1618 года

Алессандра отвернулась от человека, болтающегося на веревке, и проскользнула во внутренний двор Дворца дожей. Медленно обошла его по периметру, стараясь держаться в тени, поближе к стенам. По сравнению с пьяццей здесь царила кромешная тьма, факелов, освещавших двор, было совсем немного, а звуки праздничного гулянья на площади доносились сюда приглушенно, напоминали тихий и отдаленный рев морских валов, который эхом отлетал от кирпичной кладки.

В дальнем конце двора в стену на высоте плеч была встроена бронзовая скульптура “львиной пасти”, тускло поблескивающая в слабом свете факела. Вообще, это была не морда льва, а человеческое лицо, искаженное гротескной гримасой, глаза полны боли, рот – черная дыра – разверст в мучительной гримасе. Алессандра провела кончиками пальцев по выгравированной внизу надписи: “Для тайных посланий против тех, кто замышляет преступление или пытается скрыть содеянное”.

Она полезла в сумочку за письмом. Куда оно отправится, когда его заглотнет эта широко разверстая пасть? Наверное, где-то в самом сердце дворца, в каком-нибудь подземном его помещении, сидит в клетке человек и ждет, когда ему прямо на колени свалится сообщение. Нет, скорее всего, ее письмо попадет в запертый ящик и будет дожидаться утра, когда его извлекут оттуда.

Она вертела письмо в руке, провела кончиком пальца по выпуклой восковой печати. Она понимала: другого выбора, кроме как бросить его в “львиную пасть”, у нее нет. Если она не сделает этого, убийство Ла Селестии так никогда и не раскроют. Да и для Венеции это грозит самыми катастрофическими последствиями – город будет разграблен, разорен, сотни людей погибнут, республика перейдет под власть испанского короля. После этого половину населения города припишут к еретикам, среди них окажется и она, и ее безжалостно отправят на костер.

И тем не менее Алессандра колебалась. Что тогда произойдет с виконтом? Страшное пророчество повешенного до сих пор звучало в ушах: “От него зависит судьба твоего возлюбленного…” Нет, этого просто не может быть, чтобы ее откровения навредили Антонио; ведь она до сих пор далеко не уверена, что он вовлечен в заговор Бедмара. Однако Алессандру не оставляло тревожное ощущение, что стоит ей бросить письмо в “львиную пасть”, и она тем самым разрушит жизнь Антонио, как и свою собственную. Последствия, которые вызовет это письмо, навеки разлучат их.

И вдруг письмо резко вырвали из ее руки, а широкая мужская ладонь закрыла ей рот. Все произошло так быстро, что Алессандра и ахнуть не успела. Напавший вывернул ей руки за спину и держал за запястья мертвой хваткой. Затем отнял ладонь от рта Алессандры, но облегчение было лишь мимолетным, потому что в ту же секунду она почувствовала, как в бок ей уперся стальной кончик ножа.

– Нацелен прямо в сердце, – тихо сказал мужчина. – Попробуй только пискнуть, умрешь в ту же секунду!

Они находились уже далеко от центра города, двигались по лабиринту узких каналов Каннареджо, словом, следовали по самым глухим и мрачным уголкам Венеции, где темнота казалась еще черней, а каждый новый канал – еще грязней и уже. То было место, куда отказывались даже заглядывать вооруженные граждане, патрулирующие городские улицы во время карнавала, место, где под мостами находили убежище шайки разбойников и целые скопища нищих и прочего сброда. Они продвигались вперед, а параллельно им скользили вдоль берега устрашающего вида тени.

Как только они уселись в гондолу, он связал ей руки за спиной веревкой. А затем сел рядом с ней на обитую бархатом скамью и обнял ее за плечи. Но в этом жесте не было ничего дружественного или ласкового, Алессандра чувствовала: в руке он до сих пор сжимает нож, готовый вонзиться ей в сердце. Лицо, как и у нее, было скрыто за карнавальной маской. Нет, разумеется, она знала этого человека, сразу поняла, кто он такой, как только услышала его голос. И ни секунды не сомневалась: он убьет ее.

За все время пути он не произнес ни слова. Алессандра тоже молчала. Изо всех сил старалась сохранять спокойствие и правильно оценить ситуацию, в которую попала. Обернулась, взглянула на гондольера, стоявшего позади. Тоже один из наемников маркиза, это очевидно: плотный, широкоплечий, лысый, на месте левого глаза красуется безобразный шрам. Ростом он вроде бы даже ниже ее, но фигура литая, точно высечена из камня. При каждом движении веслом бицепсы на руках напрягались и увеличивались чуть ли не вдвое. Наверное, бывший раб с галер, догадалась Алессандра. Нет, от такого не убежишь, не защитишься, тем более что он не один. Она и шевельнуться не могла на сиденье, уже не говоря о том, чтобы броситься за борт, – руки связаны, платье тяжелое, из плотной парчи, сразу потянет на дно. Утонет прежде, чем успеет отплыть в сторону. Она покосилась на темные маслянистые воды покрытого отбросами канала. “Если уж суждено мне утонуть, – подумала она, – то только не здесь, лучше в лагуне”.

Она сама не понимала, что удерживает ее от мольбы о пощаде – глупость или гордость. Возможно, и то и другое одновременно. Где-то в самом дальнем уголке сознания теплилась слабая надежда, что похититель ее не имеет злых намерений, не причинит ей ничего дурного. Что, возможно, цель его совсем иная. Другая же, более рациональная часть мозга подсказывала: этот человек вполне способен на убийство. Но почему тогда он не прикончил ее сразу? Если он действительно намеревается убить ее, она не доставит ему удовольствия, не станет молить о пощаде. Да она лучше умрет, чем унизится перед этим мерзавцем!