Похороны происходили в темное снежное утро. Пронизывающийледяной ветер чуть не сбил с ног тех, кто нес поблескивающий серебряный гроб откатафалка к могиле. Все вокруг было унылее тундры.

Позже в загородном клубе, где был сервирован поминальныйзавтрак, ко мне подошел мой старый школьный товарищ и сказал:

— Держу пари, когда они его изловят, это будет черномазый.

— Я не удивлюсь.

— Ну, да. Бедняга спит в своей постели, и тут какая-точерная образина расстреливает его, а потом идет по коридору и стреляет вбедняжку Кендру. Говорят, она никогда уже не сможет ни ходить, ни говорить.Сидеть в чертовом инвалидном кресле с утра до ночи! Я в шестидесятых исемидесятых был либералом, но теперь я по горло сыт их дерьмом. По самыйподбородок сыт.

Эми запоздала. В былые дни ее могли обвинить в том, что она сделалаэто нарочно, чтобы оказаться в фокусе всеобщего внимания. Но теперь у нееимелась веская причина. Она вошла медленно, опираясь на палку. Грабитель,который поднял стрельбу в ту ночь и украл драгоценностей больше чем на 75 тысячдолларов, ранил ее в плечо и ногу и бросил так, видимо, сочтя убитой… КакКендру.

В черном платье и черной вуали Эми выглядела чертовскиэффектной. Черный цвет придавал ей траурную сексуальность.

Выстроилась очередь. Следующий час Эми принималасоболезнования стоявших в очереди, как и накануне в морге. Были слезы и смех сослезами, и ругательства со слезами. Старики выглядели ошарашенными — мир сталабсолютно непостижимым: вы богаты, а к вам в дом все равно вламываются иубивают вас в вашей собственной постели. Пожилые кипели гневом (т. е. проклятыечерномазые!), а у молодых был скучающий вид (Рэнди же был алкоголиком, которыйеле держался на ногах и шипал всех молоденьких девушек за ягодицы — ну и что,если он издох, извращенец?).

Я был последним в очереди, и, увидев меня, Эми затряслаголовой и зарыдала.

— Бедняжка Кендра, — сказала она. — Бедняжка! Я знаю, какмного она значила для тебя, Роджер.

— Мне бы хотелось навестить ее сегодня вечером, если можно.В больнице.

Эми еще раз всхлипнула под вуалью.

— Не думаю, что стоит. Доктор говорит, ей необходим покой. АВик сказал, что утром у нее был очень утомленный вид.

Пуля вошла ей в голову чуть ниже левого виска. По всемзаконам ей следовало бы мгновенно умереть, но боги были в игривом настроении ипозволили ей жить — парализованной.

— Вик? Какой Вик?

— Наш медбрат. Ах, я забыла! Ты же его не видел, верно? Он унас только с воскресенья. Очень милый. Его рекомендовал один из хирургов. Ты сним еще познакомишься.

Я познакомился с ним спустя четыре вечера. У кровати Кендры.

Очень атлетический и надменный, наш белокурый Вик, срождения получивший тело и лицо, которые никакая пластическая хирургия не моглабы создать. Прирожденный Тарзан для моей обездоленной. Казалось, он вот-вотсорвет с себя темный дорогой костюм и устремится назад в джунгли убитьпарочку-другую львов. Кроме того, он был гордым владельцем презрительнойусмешки, столь же впечатляющей, как и его тело.

— Роджер, это Вик.

Он постарался раздавить мне пальцы, я постарался непоморщиться.

Потом мы все трое посмотрели на Кендру в кровати. Эминаклонилась и нежно поцеловала Кендру в лоб.

— Моя бедная деточка. Если бы я только могла ее спасти…

Я в первый раз увидел, как Вик прикоснулся к ней, имгновенно понял по его собственническому виду, что все — далеко не такое, какимкажется. Возможно, он был медбратом, но для Эми еще и кем-то особым, интимноблизким.

Вероятно, они почувствовали, как я насторожился — во всякомслучае Вик. Вик снял руку с ее плеча и в благопристойной позе мальчика вцерковном хоре уставился на Кендру сверху вниз.

Эми одарила меня быстрой улыбкой, явно стараясь прочитатьмои мысли.

Но мой интерес тут же угас. Я пришел к Кендре. Нагнувшисьнад кроватью, я взял ее руку и поднес к губам. Сначала я ощущал неловкость подвзглядами Эми и Вика, а затем мне стало абсолютно все равно. Я любил ее, аостальное меня совершенно не трогало. Она была очень бледной, глаза у нее былизакрыты, а ее-лоб покрывала тонкая пленка пота. Голова у нее была вся в белыхбинтах, вроде тех, которые всегда фигурировали в богартовских фильмах, а такжетех, которыми воспользовался Борис Карлофф в "Мумии". Я поцеловал еев губы и окаменел от чудовищности всего этого. Женщина, которую я люблю, лежитпочти мертвая — причем такая рана должна была ее убить — а у меня за спиной,только изображая горе, стоит мать Кендры.

Вошел доктор и сообщил Эми результаты нескольких тестов,проведенных утром. Несмотря на кому, она, видимо, начала реагировать наопределенное стимулирование, которое еще неделю назад никак на нее недействовало.

Эми заплакала, предположительно в знак благодарности, азатем доктор попросил, чтобы его оставили наедине с Кендрой, и мы вышли в холлподождать.

— Вик переезжает к нам, — сказала Эми, — и уже будет там,когда Кендра вернется домой. Круглые сутки рядом с ней будет незамедлительнаяпомощь. Чудесно, правда?

Вик внимательно наблюдал за мной. Презрительная усмешка несходила с его лица. Вид у него был такой, будто он только сейчас обнаружил накаблуке кусочек собачьего экскремента. Не так-то просто быть могучим белокурымбогом. Очень трудно не выпячиваться.

— Так значит, вы знакомы с хирургом Кендры, — сказал я Вику.

— Что?

— Эми упомянула, что он рекомендовал вас ей.

Они переглянулись, и Вик сказал:

— Ну, да, хирург, ага.

Он бормотал, будто кандидатка на звание мисс Америки,отвечающая на вопрос о патриотизме.

— И вы переезжаете туда?

Он кивнул со скорбным видом, как он, вероятно, полагал. Еслибы он только мог как-то убрать эту усмешку!

— Я хочу помочь, насколько в моих силах.

— Как мило.

Если он уловил мой сарказм, то ничем этого не выдал.

Вышел доктор и заговорил округлыми шепотными фразами,уснащенными научным жаргоном. Эми пролила еще несколько слез благодарности.

— Ну, что же, — сказал я, — мне, пожалуй, пора. Тебе ведьнадо побыть с Кендрой без помех.

Я поцеловал Эми в щеку и пожал протянутую руку Вика, которыйпоставил свою хватку с максимальной на среднюю. Ведь и у кусков мяса бываютсентиментальные минуты. Он, даже попытался немножко сыграть роль, наш Вик.