class="p1">Стиснув зубы, Ренэф наблюдал за последними приготовлениями. Как воин он не боялся вида крови и ран, но все эти инструменты – для аккуратного рассечения кожи и мышц, для распила костей, для прижигания сосудов – вызывали в нём трепет. Собственное тело начинало казаться ему слишком хрупким, когда он задумывался о том, как тонко и хитро устроен сосуд смертной формы.

– Что мне надлежит делать? – спросил он у Тэшена.

Целитель посмотрел в глаза Ренэфу.

– Пусть мой господин вспомнит о власти, дарованной ему Богами. Пусть божественный Ваэссир позовёт одного из своих подданных и уговорит его остаться на Берегу Живых. Ну а мы, – он переглянулся с бальзамировщиком, чей взгляд не был замутнён ни тревогой, ни какими-либо иными чувствами, – сделаем всё от нас зависящее.

Царевич кивнул, не слишком понимая, что именно требуется. Помедлив, он положил одну ладонь на лоб военачальника, а вторую – на грудь, как часто делал в эти дни, вливая в умирающего свою Силу. Тэшен одобрительно кивнул.

Наверное, лучше было не смотреть. Но, как известно, омерзительное зрелище зачастую притягивает взгляд даже сильнее, чем ослепительная красота. Ренэф почувствовал, как заныла его собственная правая нога – от бедра до ступни, – а по мышцам начала разливаться отвратительная слабость. Изнутри поднялся давний тошнотворный страх, о котором обычно старались не думать все молодые воины, в чьём распоряжении, казалось, были весь мир и вся вечность. Не смерть, нет. Покалеченность. Каково было бы потерять способность сражаться, действовать? Больше не поднять меч… не взойти на колесницу… а то и вовсе потерять способность двигаться.

Плоть военачальника гнила заживо, красновато-фиолетовая, местами уже почерневшая, кое-где отмеченная гнойными прорывами и обломками неестественно вывернутых костей. Скверна разложения расползалась всё выше, точно отметина проклятия жреца Ануи. Живое тело не могло, не должно было выглядеть так.

Ренэф готов был поклясться, что ещё вчера дела обстояли лучше. А возможно, он просто не хотел признавать своё бессилие ещё и перед этим…

Тонкий острый нож блеснул в руке бальзамировщика, когда тот примерялся, где сделать первый надрез на бедре военачальника. Тэшен коснулся его пальцев и твёрдо отвёл руку чуть выше. Они оба хотели спасти как можно больше здоровых тканей, но скверна расползлась уже слишком далеко.

Лезвие в умелых руках жреца Ануи аккуратно, почти ювелирно вскрыло кожу, и брызнул гной. Запах стал невыносимым. Ренэф сглотнул, унимая дрожь в руках. Когда его хопеш кромсал тела врагов, это не вызывало в нём таких эмоций. Одно дело – бой, а другое – когда живое тело разделывают точно мясо на похлёбку.

Тэшен передал жрецу нож побольше, чтобы тот мог рассечь мышцы, а сам попутно помогал очистить надрез. Царевич поспешил перевести взгляд на бледное лицо Нэбвена. Тот уже давно не приходил в сознание, а теперь, под воздействием сонных настоев, и вовсе казался неживым. Биение его сердца Ренэф под своей ладонью почти не ощущал – лишь лёгкое неровное трепыхание. Чуть наклонив голову, царевич прислушался к дыханию. Он был рад, что военачальник пока ничего не знал, ничего не чувствовал. Отделившись от гниющего тела, его дух витал где-то между пластами реальности.

Ренэф был жрецом Ваэссира по праву рождения. И хотя жреческие практики не давались ему так хорошо, как Анирет и Хэферу, кое-что он всё же умел. Успокаивать свой ум ему всегда было непросто, но сейчас от этого зависело слишком многое. Оставив часть себя здесь, чтобы поддерживать их обоих – себя и своего друга, – он направил другую часть собственной сути вслед за ускользающим Нэбвеном. Он не был целителем, не знал, как воздействовать на истончающуюся, гаснущую нить жизни, но что-то ему всё же было подвластно…

Безвременье

В заводях Великой Реки царила прохлада… и необыкновенная тишина, нарушаемая лишь плеском волн и шелестом бумажного тростника. Индиговая гладь казалась бесконечной, завораживала взор и разум, очаровывала и манила. Чем больше он вглядывался в синее стекло реки, тем больше видел там, в глубине – текучие силуэты, фантасмагорические заросли, растущие откуда-то с невидимого дна, наслаивающиеся друг на друга отражения смутно знакомых городов. Он стоял по колено в воде, раздумывая, не шагнуть ли дальше, ведь на берегу не было ничего – только странная серебристо-белая, будто соляная, пустыня со свинцовыми зеркалами озёр, не отражавшими лазурную глубину неба. Что было на том берегу Реки, он почему-то не видел – взгляд то и дело возвращался к воде.

Нэбвен не был жрецом, тренированным в видениях, но иногда во сне мог осознать, что это именно сон, а не реальность. Вот и сейчас. Но то был странный сон, от которого он всё никак не мог проснуться, хоть это и не пугало его. Он был один, но не чувствовал одиночества. И страха он тоже не чувствовал – только покой… и некую неопределённость своего состояния. А тело его снова было молодым, сильным – совсем как когда-то, в первые годы службы в имперской армии ещё простым копейщиком. Ему хотелось попробовать свои силы, окунуться в воду целиком, поплыть сквозь колышущиеся в глубине заросли, в которых прятались, запутываясь, лучи Небесной Ладьи. Но что-то останавливало его – не страх, нет… что-то, чего он не мог объяснить. Словно войди он в Реку до конца, и возврата уже не будет. Да только к чему возврата? Ведь на берегу ничего не было. А Река – вот она, наполненная жизнью, памятью веков, глубинной Силой родной земли…

Услышав тихий всплеск, он повернул голову. Справа от него из воды, отряхиваясь, вышел чёрный шакал. Миг спустя слева появился такой же. Не выражая враждебности, они улеглись на берегу в тени высокого бумажного тростника, бесстрастно наблюдая за Нэбвеном и лениво щуря на солнце изумрудные глаза.

Изумрудные. У обычных шакалов глаза желтоватые или карие, как у собак, а у этих напоминали драгоценные камни.

Хвост рэмеи дёрнулся от волнения, но сам он старался не шевелиться – наблюдал за священными животными в ожидании некоего знака. За исключением глаз, шакалы казались совершенно нормальными, земными – даже мокрая шерсть глянцевито блестела на солнце. Один повёл носом, прислушиваясь к неразличимым для воина запахам, а второй принялся лакать воду прямо из заводи.

На всякий случай Нэбвен прочёл короткую молитву Ануи, чествуя стражей. Шакал, лакавший воду, коротко вильнул хвостом, второй повёл ухом и вывалил язык. Священные звери вели себя совсем как обычные псы, так что рэмеи прикрыл рот ладонью, скрывая улыбку, и старался не рассмеяться от абсурдности ситуации. Хоть и во сне, а посланников Стража Порога лучше не гневить непочтением.

Страж Порога. Очень медленно память Нэбвена просыпалась, но