власти Минкерру и его жрецов. Я чту древние традиции. За свои преступления служители Богов обычно отвечают перед своим храмом. Но за преступления перед Эмхет отвечает весь храм.

Только сейчас Владыка снял ладонь с плеча Минкерру, точно лишая Верховного Жреца своего покровительства.

И только сейчас Перкау понял, что означали последние слова Императора. Он говорил не о маленькой общине на окраине Империи. Он говорил… обо всём культе Ануи.

Владыка задавал много вопросов, некоторые из которых могли бы показаться незначительными – не о том, о чём Перкау уже рассказал Верховному Жрецу, а о Хэфере. И спрашивал Император как тот, кто Хэфера хорошо знал, – о тренировках, о привычках, о разговорах, которые царевич вёл с Перкау. Узор беседы Император ткал умело, и сеть затягивалась всё крепче, исключая ложь и недомолвки. Иногда он точно намеренно подводил бальзамировщика к заведомо ложному ответу, и жрец осторожно поправлял его – за несколько месяцев пребывания Хэфера в храме он узнал царевича достаточно близко.

Перкау не знал, выдал ли чем-то отношение царевича к Тэре, а по лицу и тону Владыки нельзя было понять, доволен ли он ответами. В какой-то миг Перкау заметил, что Минкерру посмотрел на него одобрительно, ободряюще, но это могло ему и показаться. Оставалось надеяться, что Владыка уверится в том, что община Перкау действительно общалась с живым Хэфером.

После всего Владыка удалился – не к дверям, через которые привели Перкау, а в ту же тьму за спиной Верховного Жреца, из которой появился. Возможно, между ним и Первым из бальзамировщиков должен был состояться разговор, но о том Перкау уже не узнал. Эти две встречи дались ему во много раз сложнее, чем допрос, которому его подвергли воины, прибывшие в храм.

Два посвящённых воина Ануи, которых позвал Минкерру, безмолвно увели бальзамировщика прочь, куда-то в нижние помещения храма, где царили тишина и полумрак. Его заперли в одиночестве, оставив воду и пищу. Правда, к еде Перкау не мог заставить себя притронуться, хотя и понимал, что это было необходимо его телу.

То, как подал историю Минкерру, не давало ему покоя. Если всё обстояло именно так, жрец уже не знал, во что верить. И именно это было страшнее всего, потому что лишало того стержня, на котором зиждилась его воля. Его Знание, его искусство – всё, чему он посвятил себя, – ныне подвергалось сомнению, причём даже им самим. О грядущем же приговоре Владыки для всего храма Перкау и вовсе старался не думать, просто чтобы не сойти с ума.

⁂

От этого крика, которого, казалось, не способно было исторгнуть живое горло, стыла кровь. Даже Ренэфу едва хватило сил удержать Нэбвена, пока Тэшен сперва втискивал в зубы военачальника специальную гладко отполированную деревянную палочку, чтобы тот не отгрыз себе язык, а потом разводил успокаивающие зелья в новой пропорции. Активировать соответствующие точки на теле сейчас было опасно – слишком хрупкая граница пролегала между жизнью и смертью старшего военачальника Нэбвена. Впрочем, и зелья сейчас могли нести опасность, и потому целителю нельзя было спешить и следовало особо тщательно выверять состав и количество компонентов.

Рэмеи очнулся неожиданно для всех прямо посередине операции – завыл и забился так, точно в него вселился дух из Сатеховой свиты. Ренэф, вырванный из транса, крепко выругался от испуга, а потом навалился на военачальника, чтобы тот, сотрясаясь в судорогах, не упал со стола. Побледневший Тэшен, бормоча молитвы Богам, бросился к столику с зельями. Невозмутимым остался только бальзамировщик, занятый перепиливанием бедренной кости и вынужденный пока прервать своё занятие.

На крики прибежали воины. Но когда кто-то начал настойчиво стучать в запертую дверь, царевич рявкнул «прекратить!» так, что Тэшен чуть не выронил одну из склянок. Зато стук тут же прервался.

Мгновения тянулись удручающе долго. Движения целителя казались такими медлительными!

– Мой господин, если мы усыпим его сейчас, когда ты вернул его… – начал Тэшен, вставляя слова между воплями Нэбвена, – нить может разорваться. Но если резать по живому, от шока может отказать разум.

– Но закончить надо, – невозмутимо заметил жрец Ануи. – Крови и так уже много потерял.

– Режь, – решительно кивнул Ренэф, обращаясь к жрецу, и крепче ухватил Нэбвена за плечи. – А ты, – он коротко посмотрел на Тэшена, – сделай что-то… хоть немного смягчи…

– Держи крепче, сиятельный царевич, – попросил бальзамировщик.

Ренэф чуть переместился, чтобы удерживать и корпус Нэбвена, и его вторую ногу, и закрыл глаза, чтобы не видеть происходящего. Но от запаха гниющей плоти, ударившего в лицо, было не заслониться, как и от душераздирающего крика. Царевич делал короткие вдохи, удерживая приступ тошноты и молясь, чтобы Нэбвен просто потерял сознание. Это было бы милосерднее… Отвратительный звук распиливаемой кости в какой-то миг зазвучал для него отчётливее воя. Военачальник дёрнулся и вдруг затих. Ренэф в ужасе вскинулся, но Тэшен поспешно заверил его:

– Жив, жив!

Должно быть, Боги всё же услышали обращённые к ним молитвы и смягчили страдания военачальника. Ещё несколько раз он приходил в себя, но сознание возвращалось короткими вспышками и тут же гасло. Кажется, Тэшен всё же успел что-то влить в него.

Дальнейшее Ренэф помнил как дурной сон, хотя в процессе был предельно собран и чётко выполнял все указания целителя и жреца – удерживал, где просили, перемещал, как было нужно. Разум отторг картины того, как они стачивали острые края отпиленной кости – отпиленной так жутко близко от таза, – как удаляли остатки потерявших естественный цвет мышц, как усекали нервы и обрабатывали, перевязывая и прижигая, сосуды, а после стягивали страшную рану, сшивая края оставшейся здоровой кожи. И когда бальзамировщик объявил, что закончил, а Тэшен подтвердил, что всё прошло сколь возможно благополучно, Ренэф отошёл к окну и, никого особо не стыдясь, избавился от всего, что съел накануне.

Тэшен тихо подошёл к нему, ободряюще коснулся плеча и подал чашу с водой. Царевич был чрезвычайно благодарен своему целителю, что тот не стал напоминать о возможных осложнениях – о воспалении раны или кости, о потере крови. Опасность для жизни военачальника не миновала до конца, но основной рубеж они преодолели сегодня. По крайней мере, Ренэф очень хотел в это верить. Он отдал все силы, которые у него были. Это просто не могло быть зря.

Глава 18

Тэра провела всю жизнь на самой границе с пустыней, и потому знала непредсказуемый нрав Каэмит. И нрав этот надлежало уважать и учитывать во время путешествий. Хэфер ориентировался в песках даже лучше. Он рассказывал, что часто охотился в пустыне – ещё в прежней своей жизни, – и коротать ночи