Кроуфорд поднял глаза к потолку.

– Семь лет. Но ты хорошо знаешь, что между нами все кончено.

– Почему же вы тогда остаетесь женатыми?

– Иногда у супружеской пары могут быть сложные обстоятельства…

– Вы хотите сохранить видимость?

– Нет, не это.

– Что же тогда?

– Мы пережили очень тяжелые периоды, но иногда за брак цепляешься непонятно почему. Из страха, что должен будешь принять отказ, которого не предвидел. Мы с Эстеллой заключили нечто вроде перемирия.

– Перемирия? Это предполагает возможность примирения?

– Нет. Это всего лишь означает, что мы не хотим воевать друг с другом. Поговорим о чем-нибудь другом.

– Извини. Мне не следовало докучать тебе этими вопросами.

Кроуфорд отпил еще глоток кофе, чтобы немного помолчать.

– Знаешь, как Джин Тирни[99] стала актрисой?

– Откуда мне знать?

– Однажды она со своей семьей была на экскурсии по студии «Уорнер Бразерс» – ее отец был страховым агентом и знал кое-кого из мира кино. Они находились в кулуарах, когда режиссер Анатоль Литвак увидел ее и сказал: «Вам нужно сниматься в кино, мадмуазель». Ей было всего восемнадцать. Начиная с того дня, несмотря на настороженное отношение отца, она только и мечтала, что о карьере актрисы.

– Почему ты мне все это рассказываешь?

– Потому что представляю себе, что, если бы в твои восемнадцать тебе встретился режиссер, он сказал бы тебе то же самое.

– К несчастью, Санта-Барбара не самое лучшее место для этого!

– Сегодня я поговорю с Уоллесом.

– О чем?

– А ты как думаешь? Я тебе об этом не говорил, но… он не покладая рук трудится над своим будущим фильмом, детективной драмой, в которую очень верит… Я хочу, чтобы он устроил тебе пробы.

Элизабет встала, чтобы поправить свой пеньюар.

– Напоминаю тебе, что у меня уже есть контракт и я не нуждаюсь ни в Уоллесе, ни, впрочем, в тебе, чтобы получать роли третьего плана.

Кроуфорд поставил пепельницу на столик у изголовья и поправил подушку за спиной.

– Ты не поняла, Бетти: я сейчас говорю о главной роли!

– Но… что ты такое говоришь? Никто меня не знает, Сэмюэл! Моего имени даже никогда не было на афише.

– Все знаменитости когда-то были никому не известны. Ты станешь звездой, Бетти, я в этом уверен. Я не хочу, чтобы ты теряла время на глупые роли официантки или девушки за стойкой! Ты заслуживаешь лучшего.

– Если я достойна быть звездой, объясни, почему мне только и предлагают что эти «глупые роли»!

– Ты не понимаешь. Звезда может существовать только в виде звезды: для тебя не существует подходящей роли любого плана, кроме первого. Когда я увидел тебя на том вечере месяц назад, я подошел к тебе не потому, что хотел закадрить.

– Я тебе не нравлюсь?

– Не говори глупости! Конечно, нравишься! То, что я увидел в тебе, я никогда не видел у всех девушек, которые приходят сюда устроить себе карьеру. Ты была одна, у пианино, с грустным и задумчивым лицом… Ты производила впечатление чужеродного создания на этом празднике. Казалось, окружающий мир тебя не затрагивает. Я сказал себе: «Эта девушка и есть Вивиан».

– Вивиан?

– Так зовут героиню фильма Уоллеса. Он не хочет популярных актрис, которых пытается навязать ему Уэллс. Вивиан единственная в своем роде. Он в поисках нового лица, которое бы не было привязано ни к какой другой героине. Он уверен, что успех фильма напрямую зависит от того, кто играет главную роль. Я разделяю его мнение. Позволь мне поговорить с Уоллесом, очень прошу.

Элизабет заправила прядь волос за ухо.

– А он в курсе… о нас?

– Нет, и будет лучше, если он не узнает. Уоллеса всякие фавориты приводят в ужас: чтобы стать тем, кто он сейчас, он ни разу не воспользовался ничьей помощью. Мне очень не хочется, чтобы он думал, будто я рекомендую тебя из-за наших отношений.

– Мне тоже не хочется, чтобы так было! Я жду, чтобы ты был со мной безжалостным, чтобы ты судил более строго, чем других.

– Но у меня нет такого намерения, дорогая. Садись рядом со мной. Я хочу поговорить с тобой о Вивиан…

Январь 1958 года

Элизабет вышла из здания и остановилась на тротуаре. От шума уличного движения ей стало лучше. Она смотрела, как мимо проплывают машины, будто цветные пятна в калейдоскопе. Положив руку на живот, она глубоко вздохнула. Что-то новое было в воздухе – или скорее в ее восприятии окружающего мира, как если бы чувства усилились, все ее существо стало все воспринимать с удесятеренной остротой.

Доктору, который был с ней любезен, оставалось лишь подтвердить то, что она уже знала. Но истина, прозвучавшая из чужих уст, внезапно прояснила содержащуюся в ней реальность, как химическая ванна проявляет изображение на фотобумаге. Элизабет не хотела думать ни о чем, что могло бы испортить ей это мгновение, огорчалась она достаточно быстро. Она прекрасно знала условия своего контракта: если узнают, что она беременна, ее заработок тут же понизится, и, чтобы его восполнить, ей пришлось бы работать двадцать четыре часа в сутки.

Минут пять она шла, будто подхваченная беспрерывным потоком машин, а затем вошла в бар-ресторан, чтобы позвонить. В кабине со стенами, обитыми кошмарным бархатом гранатового цвета, она вдруг почувствовала себя подавленной. Она даже подумала, не уйти ли ей отсюда. Из сумочки она вынула записку, которую получила двумя днями раньше. Она заметила, что, перечитывая ее, больше не испытывает чувства вины. То, что с ней отныне происходило, казалось, принадлежит к высшему порядку вещей, на который она больше не имела права оказывать влияние. Она вставила монетку в телефонный аппарат.

– Это я, Сэмюэл…

– Бетти! Почему ты раньше не позвонила? Ты получила мою записку?

В его голосе звучала тревога. Элизабет смяла клочок бумаги в руке.

– Я ее получила.

– Нам нужно увидеться. Я заезжал к тебе, но тебя все время нет дома…

– Нет, Сэмюэл, ты не должен искать со мной встреч. Думаю, я выразилась предельно ясно.

– Ты же знаешь, что все не должно вот так закончиться! Не будь такой глупой!

Полузакрыв глаза, она глубоко вздохнула.

– Все кончено. Ты женат, Сэмюэл, и я знаю, что ты никогда не оставишь свою жену.

– Не начинай опять! Я тебе объяснил, что…

– Нет смысла повторять. Попытайся спасти свой брак, это лучшее, что ты еще можешь сделать. Я не та, кто тебе нужен.