Из любви к искусству он дождался подходящего момента, и охранник, заглянувший в глазок, застал его в разгар произнесения цветистой благодарности в адрес Юстаса за некую таинственную неназванную услугу. Как и ожидалось, это заставило перепуганного Марсина задуматься: кто же именно стал жертвой Юстаса. Наверняка, скоро и начальник караула задаст себе такой же вопрос. А в свое время — и другие офицеры.

Около полуночи, не в силах уснуть, Лиминг пришел к выводу: нет смысла делать дело наполовину. Если дело стоящее, то и выполнить его нужно как следует. Это относится и ко лжи, и к злодейству, и ко всему прочему. Мало довольствоваться многозначительной усмешкой, узнав о неприятностях врага.

Нужно идти гораздо дальше. Никто не застрахован от капризов судьбы. И удачи, и неудачи случаются во всех уголках вселенной. Так почему бы не приписать и то, и другое Юстасу? И почему бы ему не присвоить себе право карать и миловать?

И это еще не все. Удача и неудача — это событие со знаком плюс. А можно, минуя нулевую область, завладеть событиями со знаком минус. С помощью Юстаса он сумеет поставить себе в заслугу не только то, что происходило, — как хорошее, так и плохое, — но и то, чего не случилось. Тогда ему останется только заявлять права на события, а в промежутках — стричь купоны с несуществующего.

Лиминг не смог побороть искушения начать немедленно. Вскочив со скамьи, он заколотил кулаками и сапогами в дверь. Охранник только что сменился, потому что глаз, заглянувший в камеру, принадлежал Колуму — тому самому, который недавно больно толкнул Лиминга. Колум мог дать Марсину сто очков на перед: ведь он умел считать на всех двенадцати пальцах — если, конечно, дать ему достаточно времени для раздумий.

— А, это ты! — сказал Лиминг, демонстрируя огромное облегчение. — Как я рад! Я постарался, чтобы он отстал от тебя, и хоть ненадолго оставил в покое. Он чересчур горяч и слишком суров. Я вижу, что ты гораздо умнее других, а значит, можешь измениться к лучшему. Я объяснил ему, что ты слишком сообразителен, чтобы ходить в сержантах. Его нелегко убедить, но для тебя я постараюсь.

— Ну да? — изрек наполовину польщенный, наполовину испуганный Колум.

— Так вот, пока он оставил тебя в покое, — повторил Лиминг, зная, что собеседник не сможет его опровергнуть. — Он еще ничего тебе не сделал… пока. — Он усилил нажим. — Я постараюсь как можно лучше убедить его в том, что только тупые грубияны заслуживают немедленной смерти.

— Вы правы, — с готовностью поддакнул Колум. — Вот только…

— Теперь, — решительно перебил его Лиминг, — все зависит только от тебя. Докажи, что я не ошибся, доверяя тебе. И ты избегнешь участи, которая ждет дураков. Мозгами работать нужно, не так ли?

— Да, но…

— А вот тот, кому Бог не дал мозгов, не может пустить их в ход. Ты согласен?

— Вроде так, но…

— Все, что тебе нужно сделать, чтобы доказать свою сообразительность, — это передать записку коменданту.

Колум так и вытаращил глаза от ужаса.

— Никак не могу. В это время его нельзя беспокоить. Начальник караула не позволит. Он…

— Тебе и не нужно нести записку сию же минуту. Отдашь ему утром, когда проснется.

— Тогда другое дело, — с явным облегчением сказал Колум. — Только должен вас предупредить: если записка ему не понравится, отвечать будете вы, а не я.

— Меня он не тронет, а то я его так трону… — заявил Лиминг, как будто изрекал непреклонную истину. — Пиши.

Прислонив ружье к противоположной стене коридора, Колум разыскал в недрах кармана карандаш и бумагу. Глаза его, казалось, вылезли из орбит от напряжения. Он готовился к невероятно трудному делу — нацарапать десяток-другой слов.

— Его Высокородию Самому Мерзкому из Надзирателей.

— Что такое «Самый Мерзкий из Надзирателей»? — спросил Колум, борясь с незнакомым написанием земных слов.

— Это такой титул, вроде «Вашего Высочества». Ведь он у вас и вправду высокий, — Лиминг почесал нос, наблюдая, как охранник трудится над письмом.

Потом стал медленно диктовать, стараясь, чтобы каллиграфический талант Колума поспевал за его темпом.

— Кормят мало, качество еды отвратительное. Я ослабел, потерял в весе, ребра торчат наружу. Моему Юстасу это не нравится. Чем больше я худею, тем больше он свирепеет. Приближается тот момент, когда я вынужден буду снять с себя всякую ответственность за его поступки. Поэтому прошу Ваше Высокомерзнейшее Надзирательство отнестись к этому с полной серьезностью.

— Очень уж много слов, да еще какие длинные, — пожаловался Колум с видом измученного крокодила… — Когда сменюсь с дежурства, придется переписать поразборчивее.

— Понимаю и ценю те труды, которые ты взял на себя, стараясь мне помочь. — Лиминг так и излучал братскую любовь. — Именно поэтому я уверен, что ты будешь жив и здоров до тех пор, пока не выполнишь мое поручение.

— Хотелось бы пожить подольше, — заныл Колум, снова вытаращив глаза. — Ведь я тоже имею право жить, правда?

— Именно так я ему и сказал, — ответил Лиминг, сделав вид, будто промучился всю ночь, доказывая неоспоримый факт, но гарантировать успех пока не может…

— Мне больше нельзя говорить с вами, — спохватился вдруг Колум и взял ружье. — И вообще разговаривать с Вами не положено. Если начальник караула узнает…

— Его дни сочтены, — холодно оборвал его Лиминг. — Он не переживет даже собственной смерти.

Колум, протянувший было руку, чтобы закрыть глазок, замер, словно получил удар по голове. Затем спросил:

— А разве можно пережить свою смерть?

— Все зависит от метода убийства, — пояснил Лиминг. — Есть такие, которые тебе даже не снились. Ты и представить себе не можешь, что это такое.

Тут Колум потерял к беседе всякий интерес и захлопнул глазок. Лиминг вернулся на свою скамейку и растянулся на ней во весь рост. Темнело. Семь звезд заглянули в окно. Он скоро сможет полететь к ним. Сможет!

Завтрак запоздал на час, но зато состоял из миски тепловатой кашицы и двух толстых ломтей черного хлеба, густо намазанных жиром, и большой кружки теплой жидкости, похожей на слабый кофе. Он проглотил все это с возрастающим торжеством. По сравнению с тем, что ему приносили обычно, эта еда казалась рождественским обедом. Настроение резко улучшилось.

Ни в