тычутся ему в корпус ее груди, как изгибается у него под правой рукой ее зад. Пенис его шевелится. Сью сжимает его через брюки и бормочет: Завтра. Это была чертовски долгая глава, и мы с нею еще не покончили.

Из этой главы, произносит Фенвик ей в волосы, получился бы самостоятельный роман.

Нет, не получился б.

Раздевшись догола и уже в своей тарелке на их раздельных шконках, Сьюзен засыпает через две минуты; Фенн сбрасывает напряжение постепеннее. Кожей чувствует, как через всю каюту движется более прохладный воздух; слушает, как дышит жена, а с берега доносится слабая музыка танцевального оркестра. Куда же все катится для мистера и миссис Тёрнер? К чему катится мир? Он надеется, что у нас больше не будет снов о сплаве вперед.

НО НЕ ТУТ-ТО БЫЛО.

Быстрое, резкое, более-менее ужасное. Почему предвидение никогда не бывает доброй вестью? У Фенвика оно начинается вполне реалистично – с того, о чем он на самом деле размышляет, засыпая: побужденный, несомненно, указаниями Сьюзен, куда грести, он видит во сне наши изводы возможного будущего как буквальную развилку фарватера или череду таких развилок, и каждая собой нам представляет варианты – править левее, правее или задним ходом. Для него самого – по крайней мере, во сне – двигаться «направо» так же ясно, как будто это нанесено на карту, подразумевает принять академическое назначение; признать, что в опасном реальном мире, как в драке на задворках, хорошему правительству иногда необходимо прибегать к грязным трюкам; следовательно, основную свою энергию посвятить не дальнейшему разоблачению Управления, а улучшению собственных академических компетенций, отцовству и родительству над ребенком от Сьюзен. Отправиться «налево», как видит он не менее ясно, – это значит отказаться от делавэрского назначения, жить на свои лекционные гонорары и плату за консультации нескольких либеральных «сторожевых» организаций, подкатывавших к нему после выхода «КУДОВ»; проводить больше времени в Вашингтоне, распутывая исчезновение Гаса и Манфреда, пока что-нибудь или кто-нибудь не уступит, и посвятить всего себя телом и душой противодействию нанимателю Мэрилин Марш, хотя бы с того его края, который представляют собой Негласные Службы: тому Управлению, чей девиз, высеченный в мраморе в вестибюле Лэнгли, – тот же, что в альма-матер самого Фенна, а следовательно – извращение Св. Иоанна: «И познаете истину, и истина сделает вас свободными»[171]. По этому рукаву после развилки никаких детей нет; в конце его нет и самой Сьюзен. А «вернуться»? Он прощается со своей любимой, которая еще достаточно молода, чтобы найти себе спутника ее возраста и начать нормальную семейную жизнь; принимает подкат Маркуса Хенри и, в уме поздравее и целеустремленнее, чем был в 1960-е, вновь пересекает Потомак, дабы служить Центральному разведывательному управлению Соединенных Штатов, подрывая его деятельность как самый патриотично настроенный из двойных агентов: тот, чья первейшая верность – его стране, а не его департаменту. Старается подружиться с Мэрилин Марш; на пенсию они выходят вместе, страсти уже остыли, старые ссоры растаяли. От этого сна, рассуждает Фенвик, даже пока смотрит его, смятенный, у Сьюзен начнется рвота с воем.

А у нее? Двигаться направо (в сновидении Фенна это происходит буквально, на яхте, – они поворачивают вправо у входа в залив, в канал Чесапик-Делавэр) означает Суортмор, научную работу, пенсию без детей, если не бездетное вдовство. Двигаться налево означает вверх по Патапско к Балтимору, быть может – с Фенном; принять подсказку Мириам и отдать свои таланты какой-нибудь средней школе в городских трущобах или синеворотничковому общинному колледжу; помогать обездоленным, а не сочинять еще одну статью о таинствах «Повествования Артура Гордона Пима», глупую писанину, как ни крути; быть может – понести ребенка, от Фенна или еще кого-нибудь; быть может – усыновить какого-нибудь или помогать бедняжке Мим растить ее безвинных ублюдков. Ты о чем это – от Кого-нибудь? осведомляется Фенн во сне. Кто этот Кто-нибудь? А вернуться? Без Фенвика, она устраивается работать в женскую школу Мадейра сразу к северу от Вашингтона, где, как и некогда прежде, способствует превосходству превосходных, привилегиям привилегированных. Преподавать там – совершенный восторг; коллеги уважают ее; ученицы ее любят. Со временем она отвечает взаимностью на любовь преподавателя американской истории чуть младше себя, чей отец был членом кабинета Кеннеди и международным банкиром. Более всего остального Фред Хенри желает детей; они пойдут по тропе предков через Хочкисс и Гарвард. Он спрашивает у Сьюзен, не будет ли она против сменить не только фамилию, но и имя; она приглашает его звать ее любым именем, каким пожелает. Фенвик решает попросить Кармен Б. Секлер наложить проклятье на молоки этого самого Фреда Хенри. Несчастный, он ищет в этом «У» иные будущности. Его будит крик Сьюзен: Рейнолдз! Рейнолдз!

Что? Ее ко-шмара метнулась на плоту памяти вперед из предыдущей ночи и преимущественно безлична. Раз наш брак потерпел крах вместе с демократической коалицией, альянсом НАТО, долларом США и сердцем Фенвика под напев «Усыпанного звездами стяга», Сьюзен наблюдает физический распад континентальных Соединенных Штатов (те раскалываются вдоль разлома Сан-Андреас), западного полушария (там, где разлом этот соединяется с другими), за ним – Солнечной системы, Галактики, Вселенной – почему-то все это из-за того, что у них с Фенном не будет детей. С бастионов Макхенри, которые также рубка «Поки», Сьюзен видит, как Запад тонет в Солнце, Солнце – в галактической воронке, словно тимберсы Одиссеева корабля в Харибду, или что там погружалось у По в Мальстрем. Сам «Поки» становится то нашей Галактикой, то Вселенной, несется безудержно в одну из своих черных дыр, словно та легендарная птица, что летает сужающимися кругами, пока не исчезнет в собственном заду; словно лодка Пима, низвергающаяся в пропасть у подножия безграничного водопада у Южного полюса: черная дыра, утягивающая в себя с космическим хлюпаньем нас, САСШ, всё.

Над островом Гибсон только занимается воскресенье, когда нас будит крик Сьюзен. Голый Фенвик в раннем свете пробирается к корме; мы вцепляемся, кряхтим, хнычем. Как бы потом ни улыбались мы, излагая увиденное, нервы наши по-прежнему напряжены отвращеньем от сна Фенвика, в ужасе от Сьюзенова. Покачиваясь, держась за него, она рыдает, как после катарсиса. Я знал, знал, слышит свои утешения Фенн. Сью воет: Я просто не хотела это говорить! Если б я это сказала, я б не смогла ничего сделать! Понимаю, говорит Фенн, и действительно полупонимает. Сью рыдает: О господи! Что же все это значит? Что же нам теперь делать? Все в порядке, говорит Фенн, надеясь, что в порядке все и будет.

Как только день становится определенней, успокоившись, мы наконец