особенно для другого близнеца, совместимыми, как правая рука и левая, – даже если, а может быть, даже и в особенности поэтому, если наша первоначальная половина где-то по пути отпадает.

И так вот мужчина причудливо травит байку и дальше, покуда мы оставляем мыс Горный на траверзе и травим все шкоты. Ему доставляет удовольствие, с учетом данных обстоятельств, направляться не против течения и не по течению, не против ветра и не по ветру, а уклончиво двигаться поперек и бриза, и прилива. Ввиду того что курс наш после мыса Любви – вниз в Честер, через пролив острова Кент и вдоль по бухтам Разведочная и Восточная – будет лежать на юг, строго против ветра, этот отрезок запросто может оказаться нашим последним участком под парусом в этот день, а то и вообще последним на некоторое время. Фенн возвращается в рубку устроиться к славному выбегу до Восточного побережья.

И обнаруживает, что его дорогуша у штурвала вся в слезах! Сердце у Фенна неимоверно всколыхивается; раскрывается, как замок или цветок, когда он разворачивает и прижимает ее к себе.

Сьюзен воет ему в шерсть на груди: То были близнецы! То были Дрю и Лекси! Я не аборт сделала, Фенн. Я сделала два аборта!

У Фенвика пропадает голос. С лицом ужасным от красного мокрого горя Сьюзен объясняет: Тот двойной чвак вакуумного аспиратора, как будто пес Тибор заглотил двух мышат-младенцев! Вот она уже полностью травит через левый планширь, а Фенн придерживает ее за бедра, после чего, опустошив себе чрево и лоно, она извергает из себя всю историю. Ламинария. Джефф Гринберг. Мириам, «Лёманн», Кармен Б. Секлер. Моррис Стайнфелд. Вопрос, почему она хотя бы не признала нашу беременность сразу, беспрецедентный сбой откровенности меж нами: дело тут не просто в нашей нерешительности, а…

В твоем сердце! восклицает она несчастно. Я ненавидела все это притворство с «мидолами» и «тампаксами», но не могла принять того, что мы забеременели до того, как решили так или иначе! Или что мы решили ничего не решать, или решили, что нет, но не могли этого признать. Я не хотела рожать того ребенка, сколько б ни хотела его больше чего угодно! Я не хотела делать аборт, пока домой не доберемся, и не хотела до этого времени ходить беременной. Я не хотела разговаривать об этом или об аборте этого, чтоб нас обоих пощадить. Особенно тебя: такая мощная эмоциональная выжималка посреди Атлантики. Я боялась за твое сердце!

Фенвик сжимает ее и говорит: Наверное, я знал, Сьюз. Я довольно много чего понимал. Он делает вдох поглубже. По правде сказать, появилось кое-какое новое оправдание.

В ужасе от того, что́ она теперь слышит в его голосе, Сью высвобождается. Теперь его черед: эпизод в автобусе в ту среду ан рут из О. К. на остров Соломона. Он бы ей о нем тем же вечером рассказал, но она и без того вымоталась от возни с Мириам и мальчиками на борту, вот он и отложил свой рассказ и откладывал его и дальше ровно так же, как мы откладывали признание нашей беременности и – с Черной Пятницы – ее прерывания.

Безумноокая Сьюзен выслушивает его. «Поки» скользит на восток, мимо Балтиморского маяка. Смятенье, напряженье, возбужденье, подтверждает Фенвик, несомненно, могут спровоцировать: он беседовал с Дугом Тейлором и услышал о подкате к Кармен, а то и к Оррину; а также о том, что Компания теперь якобы умеет останавливать сердце. Однако не следует забывать, что наш шторм в море никаких скверных последствий не возымел, а сердце Фенна тогда мариновалось в адреналине не один час; или что вид Мэрилин Марш в машине Маркуса Хенри – уж точно как концом бимса по башке – ничего в сердечном смысле не спровоцировал. Фенвик предполагает, что его состояние – как дешевый пистолет, дающий осечку в девяти случаях из десяти, как бы сильно ни жал на спуск…

Сьюзен восклицает: А затем выстрелит сам в ящике тумбочки у кровати, когда мы крепко спим!

Что ж. Я не потерплю, чтоб мы из-за меня на цыпочках ходили. Не потерплю, чтоб жили мы под покровом тайны.

Потерплю-шмотерплю! визжит Сью. Затем успокаивается. Я хочу детей, рыдает она уже тихонько, а у меня их не будет. Не верю я в эту чепуху Ма: нет у нас другой жизни, а эта истекает так быстро! Кому какое, к черту, дело до БДШ в АЛВ?[179] Или до всех тех направо, налево и назад в твоем сне – кому не насрать на то, куда мы поедем? Я хочу нормального дома с детьми, собаками и петуниями.

Фенвик вынужден ей напомнить: Ты терпеть не можешь собак.

Сью вытирает глаза тылом ладони. Ага, ладно, тогда без собаки. А также кому не насрать на Эдгара По и его чокнутую историю?

Серьезно изучающим американскую литературу?

Так и пусть их. Дом! Дети! Петунии!

А что насчет нашей истории, Сьюз?

Что насчет нее?

Я намерен ее написать; вот что насчет нее. Шутки в сторону, мы собираемся ее написать.

Сьюзен отводит взгляд. Вот и молодцы мы. Фенвик впитывает отлуп. Я тебя не принижаю, серьезно говорит Сью. Ты напишешь нечто прекрасное, и тебе этого хватит, потому что в своей другой жизни у тебя все это другое было.

Стоя у штурвала, Фенн чопорно отвечает: Ну ее, мою другую жизнь. Моей жизни семь с половиной лет. Все остальное было Д. С.: До Сьюзен.

Дребедень Стопудовая. Сью говорит, что ее сейчас опять стошнит, но выходить из нее больше нечему. Фенн обиделся; на сей раз он дает ей устаканиться самостоятельно. Вот она спускается в каюту сполоснуть рот и приготовить два чая со льдом. Выносит их наверх и целует Фенвика в бороду, плечо, лопатки, копчик.

Вокруг уже полно яхт. Он берет у нее стакан. Если была жизнь До Сьюзен, то будет и После Фенна.

Вернувшись на заклеенную в море подушку – на всякий случай, по левому борту, – Сьюзен ровно высказывается, что мир, как правило, устроен не так: в точности так же, как мужчины и женщины, начинающие свою половую жизнь поздно, скорее заканчивают ее рано – и наоборот, несправедливая Природа, как она может себе представить, скорее увеличивает вероятность третьей жизни для людей, уже проживших две, нежели вероятность второй для тех, у кого была лишь одна. Предвидя возражение, она прибавляет: Те другие мои связи не были жизнями. Отсосать Джеффу Гринбергу – это жизнь? Завалить Симора Бёрмена в его убогом «плимуте» –