детства нравилась эта сказка. (Наверное, потому, что счастья от дедушки и бабушки я никогда не познал – у меня их никогда не было.) И наконец-то мне выпал случай ее к месту процитировать.

Ада меньше всего была похожа на бабушку. Ада осталась в прошлом. Но я ценил ее за все, что она сделала. И далеко не только я…

– А от меня не уйдешь!

Яга затрясла кулачками и стала бить ими со всей силы по моей непробиваемой груди. И наконец расплакалась.

– И от тебя, Лиса, уйду. Точнее, уходи ты. И поторапливайся, ну же!

И я слегка оттолкнул ее от себя… А вот Яга очень даже похожа на Лису! И это не театр!

– Тебе здесь некого будет даже лечить.

Яга попыталась последний раз меня уговорить. Она знала, что я очень люблю свою профессию.

– Себя, милая, себя. Если бы ты знала, как именно теперь мне не хватает хорошего лечения. А я неплохой врач, ты знаешь. К тому же не плохо перед смертью вылечиться, а? Неплохо же умереть здоровым?

Она не поняла и категорически не захотела понимать моей иронии.

– Остаться здесь, чтобы умереть?

– Нет, чтобы немного еще пожить. Пожалуй, только здесь есть шанс, если не выжить… то хотя бы немного еще пожить. Ведь меня никто и нигде не ждет… Уходи, Яга, уходи. Я даже не знаю толком, любил ли я тебя…

Она дернулась впалой щекой. В ее глазах мелькнули и злость, и испуг. И радость, как мне показалось. Она даже посмотрела в сторону. Где-то далеко там находился маленький аэродром. И где-то там стоял самолет, на котором она вот-вот может улететь. Вместе с Адой. Где нет рая. Или наоборот – только он и есть. Ведь у меня была мама по имени Рая…

– Улетай, Яга, улетай! Не на метле! Теперь самолеты придуманы. Впрочем, одно и то же… Улетай! И от ужаса этих прожитых дней в Городке. И от меня. А впереди – дом и Родина. Прощай, Яга. – Я потрепал ее по впалой щеке. – Кстати, а что еще за придумки со впалой щекой?

– Эх, Гиппократ, Гипрократище, Гипократушка. Это не придумки, если бы! В общем, операция была не из легких. Наисложнейшая! Но я даже на нее пошла ради нас… Гайморит, который лечится операцией. Хотя безоперационных способов – предостаточно! Пережила и этот эксперимент. А после – лишь ухудшение. И после – неизбежное повторение, обязательное повторение операции. Чтобы уже до конца, в мозг – там ведь фронтит. Не фронтит мне без тебя, Гиппократ. Не фронтит. Вот так и останусь со впалой щекой навсегда! Про деньги не буду. Но ради науки, вернее, разоблачения ее прохвостов…

Она схватила меня за руку.

– Знаешь, более наглых подонков я не видела. Операцию почему-то проводили ночью. Хирург был не под своей фамилией. Прямо ночной заговор! Этот механик-врач слишком благополучен, чтобы просто так удалять зубы. Он был красив как бог! Он был безупречен! И знаешь – почему? У него были совершенные зубы. Просто само совершенство! Ему бы в Голливуде сниматься! И он ими все время лыбился. Думаю, не только мне. Он так всю жизнь и лыбится этими зубами… Аж жуть берет… Я тогда почему-то именно его безупречных зубов и испугалась. Словно на допрос меня привели. Ну, хоть бы одна щербинка, один изъянчик, одна червоточинка – мне бы стало спокойнее. Нет! Безупречность. Безупречностью он и улыбался. И мне показалось, что я цепями привязана к кушетке. А за нами через окошки наблюдают сотни безупречных «чииз»… Страшно мне стало, Гиппократ, страшно. Не фашист же какой-то… Впрочем, я на больший эксперимент не пошла, ума хватило. И моя впалая щека – единственный протест против продажной медицины. Сколько нужно – столько с ней и проживу. Мне она не мешает. Знаешь, не до конца проведенная операция неминуемо влечет за собой повторную. А это тоже большой куш. И хорошая практика для преступников. Срабатывает. Не каждый на пороге смерти больной побежит в суд за недоделанную (это вообще доказать сложно) операцию. Скорее – повторно поцелует руки врача. И повторно заплатит. И даже если здесь этому не учат… Этому учат подспудно и там… А я не жалуюсь. Не морда красит человека. А человек – морду… Не волнуйся, со своей я управлюсь… Не знаешь ты, Гиппократ, какую роль я сыграла. Ты в такой роли не был. Дай бог, и не будешь. Роль пациента – самая беспомощная, самая бездарная и самая безвольная роль. Но я вовремя сориентировалась. И теперь фисташки щелкаю другой стороной рта. Вдруг не подведет?.. Да и разве не пикантно – впалая щека? Некоторые актрисы немого кино сознательно шли на это, чтобы подчеркнуть скулы. У меня, правда, диссимметрия. Но сейчас в моде непропорциональность. Я модная, Гиппократ. Ты как думаешь? И роковая?

Яга стала лихорадочна искать по кармашкам джинсовки орешки.

– Ты красивая. Актрисы немого кино были… Ну, почти правы…

Яга не была красивой. Никогда. Рыжей, лохматой веснушчатой, лопоухой. И вот еще – с одной стороны щеки просто вмятина. И никогда – роковой. Я красивых никогда не любил. Ада… Я влюбился не в ее красоту. Скорее – в совершенство неба. Которое меня сегодня не обмануло. Вместе с ней. Спасибо, моя бывшая жена Ада.

Я вот-вот останусь один. В этом городке у моря. Название городка я так и не узнаю. И названия моря. И даже не узнаю, в какой стороне света они существуют. Или вообще – за пределами света… Я останусь в пустом городке. С выдуманными домами. Выдуманными деревьями. Выдуманным морем. Выдуманной флорой, фауной и архитектурой…

И я был рад, что останусь один. Все равно бы меня убили. И здесь убьют. Когда-нибудь. Возможно, совсем скоро. Но не так скоро, как там.

Если бы меня кто-то там ждал… Меня никто не ждал. Ни там, ни здесь. Но это место я ненавидел больше всего на свете. Но в этих местах все равно было красиво. Какое лучистое небо. И отблески желтой, такой невыносимо грустной зари. Отблески зеленой травы и зеленой листвы. Прямо на асфальте. А где-то не синее море, в котором солнце играет своими лучами. И море желтеет. И чуть-чуть зеленеет…

Природа не зависима ни от чего. И свободна – от всего. Единственно независимая и свободная – это природа. И я хочу быть вместе с ней заодно… Ведь у природы нет времени. Единственно на свете безвременна – это природа. И она – единственная вечность. Что бы там ни говорили.