Зачесали мужики затылки, глаза отвели в сторону, захмыкали.

– Ну погоди, щенок! Затявкал. Я у тебя приму пушнину по цене, как мне выгодно. Без выгоды и торговать не собираюсь.

– Не греми, Безродный, – поднялся Гурин. – Дело говорит Федьша. Соберем сход и все обговорим. Зажал ты наших, продыху им нет. Надо и тебя поприжать.

– И ты за них, бунтовщиков? Ты ведь мне не должен?

– Зато другие тебе должны на десять лет вперед. Кому-то и за них постоять надо.

Безродный хрипло выматерился, вылетел из землянки, вскочил на коня, ускакал домой. Охотники забили окна корой, чтобы не дуло, развели костер в землянке и начали свежевать волков. Говорили о том, что волновало каждого из них.

– Оно-то и можно приструнить Безродного, но вся беда в том, что на его стороне пристав с казаками, – сомневались мужики. – Федька дело сказал, но как бы этот наказ не вышел ему боком. Безродный и без того щурит глаз на него, будто из винтовки прицеливается. Теперича они навек врали.

– Э, одним врагом больше, одним меньше – не беда, – махнул рукой Федька. – Он мне больше зла причинил. Груню отобрал. Спортил бабу.

– Чудаки, – заговорил Гурин, ловко свежуя волка, – а на нашей стороне весь народ. Поймите, если будем молчать и сидеть руки сложа, Безродный скоро на наши шеи петли накинет. Вот ты, Ломакин, староста деревни, голова наша, сколько задолжал Безродному? А?

– Года на два вперед. Обмишулил он меня.

– Почему он тебе дал столько в долг? Ить ты можешь умереть, а с мертвых долги не берут. Не знаешь. А потому, что не ты ему должен, а он тебе. Твой долг давно оплачен. Вон Козины, Лапохи – все в долгу. Не оплати вы давние долги, дудки бы вам чего дал Безродный. Он живет в прибыли, а вы в убытке. Таков закон купцов.

– Ишь ты, а ить верно рассудил. Головаст. Об этом подумаем, помаракуем, – согласились охотники. – Знать, обдирает он нас, а мы, дурни, и рады, что дает в долг.

Вернулись охотники домой. От одной беды вроде отбились, расстреляли стаю, хотя и ушел Черный Дьявол, а тут чуть вторая не свалилась. Приехал поп, с ним пристав, уездное начальство. Был уже созван сход, несмотря на бурю. А тут охотники подвалили. Прямо на сход. Гурин и Козин пробились к саням. Попик, потрясая кулачками, призывал мирян:

– Церковь надобна. Вы погрязли в грехах, а покаяться вам негде. Грешите много. Про бога забыли. Бог отверг лики свои от вас. Спасать надобно ваши души…

– Верно, батюшка, спасать надо наши души, – встал рядом с попом Гурин. – Верно, грешны мы и сиры, души наши грешны и прокопчены, некому их очистить. И нам надобна не церковь для очищения души, а школа. И мы, и дети наши темные, как сажа в трубе. От этой темноты идут все неурядицы. Нас могут запросто обсчитать Безродный, разные бродяги-купчишки. Грамота нам нужна позарез.

Гурин не зря так смело заговорил, он слышал в уезде разговор: если согласятся миряне строить заместо церкви школу, то так и будет.

– Не слушайте, миряне, этого бунтовщика. Церковь приведет вас к душевному смирению, радости и успокоению.

– А нам, батюшка, не надобно успокоение. Застыли мы в своем успокоении, – повысил голос Гурин. – Только школу. А перед богом мы каемся каждый день, грешим – и каемся, грешим – и каемся. Такова жизнь человеческая. Еще раз покаемся, когда придет смертный час. Так я говорю, миряне?

Но миряне разделились на два лагеря.

– Истину говорит, истину! – кричала одна сторона.

– Долой смутьянов! Палками их надо гнать из деревни! Мы уже забыли церковное песнопение, не слышим медвяного звона колоколов. Долой!

– Погодите, миряне. Будет церковь, не будет школы, а как же наши дети? Время идет к тому, чтобы каждый знал аз, буки, веди. Кому надо, то пусть молится дома. А ну, Козин, скажи ты слово. Скажи о себе, – подтолкнул Федора Гурин.

– А что говорить о себе? Вона сдаю я Безродному пушнину, вместо своей фамилии ставлю крестик. А что там записал купец, не знаю, может, одного, а может, двух колонков. А будь я грамотным, смог бы книжки читать, знал бы цифирь, то не дал бы себя обмануть купцу. Рази это дело, когда ты неграмотный?

– Греховное это дело – читать мирские книжки, от них смятение.

– А как же нам жить-то, батюшка, так и сидеть в темени? – заговорил староста Ломакин. – Вот что, братцы, дело говорят Гурин и Козин, будем строить школу. На то даны нам деньги, дан выбор – школа или церковь. Будя! Давайте свои голоса. Да не криком, а поднимите руки, счет буду вести. До ста я смогу сосчитать.

Большая половина сельчан проголосовала за школу…

В сутолоке жизни о Черном Дьяволе забыли. Он ушел за подругой, догнал ее и повел в неприступные отроги Пятигорья. Дальше от людей, чтобы никогда, никогда не встречаться с ними.

Да и не до него было. Назревали большие события. Будто ветер, ходили слухи о войне, о том, что бунтует вся Россия, о большевиках, о Ленине. Шепотком передавали друг другу, что будто в охотничьих зимовьях прячутся политические беглые с каторги: Шишканов и Коваль.

В тайге пропал Калина Козин. Федька приболел после погони за Черным Дьяволом. Калина решил сходить и проверить ловушки. Первый раз пошел в тайгу старик. Пошел и исчез. Ждали Калину день, ждали два, три. Федька позвал Гурина, и они пошли искать старика. Следы Калины привели к речке, около перехода они оборвались. Голубая не каждую зиму замерзает, особенно перекаты, а через один из них с осени были положены сходни. Вот с этих сходней, видно, и сорвался Калина. Но когда друзья внимательно осмотрели жерди, то увидели на одной из них капли крови. Припомнились старые угрозы Безродного. А Безродный, как он сам говорил, обид не прощает!

– А ведь ни у кого зла не было на Калину, – сказал Гурин. – Вон чьи-то следы идут на берег. Встретил Калину и торскнул. Теперь найди убийцу.

Охотники осмотрели следы убийцы: полузаметенные, стертые. Стрелял он саженей за двести. Так мог стрелять только Безродный. После выстрела Калина упал в воду, и его затянуло под лед. Где искать? Однако собрали всю деревню, пилили лед, кололи, но труп Калины не нашли.

Федор Козин уехал в Ольгу, чтобы рассказать приставу об исчезновении отца. За день отмахал сто верст. Переспал у знакомых и встал в очередь на прием к приставу. Попал в кабинет только к вечеру. За длинным столом сидел Баулин.

Федор весь день обдумывал, как и что сказать. Но когда зашел в кабинет, то все у него вылетело из головы, выпалил:

– Моего отца убили, убил Безродный.

– Безродный? – удивленно вскинул брови Баулин. – Не может быть! А ты видел? Кто видел?

– Никто не видел, он его убил на сходнях, вечером. Отец упал в речку, и его затянуло под лед.

– Ну, ежели никто не видел, то я тебя, сукина сына, за твой лживый язык посажу в каталажку. Все спешат оболгать честного купца, миротворца, доброхота. Врал и доносил на него Макар Булавин, а убили Булавина большевики. И твоего отца убили смутьяны. Ведь твой отец был против них, он сам мне жаловался, что Гурин сбивает тебя с пути истинного. Гурин мог убить отца. Так знай, ежели Калина Козин, прознаем, убит, а не утонул, то быть Гурину на каторге. Это уж как пить дать. За вранье у нас строго.