запутывает. Особенно труден стал наш язык с тех пор, как реальный смысл, реальное содержание слов почти утеряно, значение слов стало номинальным <…> Пустые, утерявшие реальный смысл слова не подпускают людей друг к другу <…> Гносеология не только подчиняется этой власти номинализма, но и закрепляет эту власть. Гносеологические споры – главным образом споры о словах, гносеологические разногласия – многозначность слов <…> Развращающая власть словесности над философией, номинализма над реализмом тогда лишь будет побеждена, когда будет восстановлена непосредственная мистика слов, не магия слов, всегда заколдовывающая, а мистика слов, всегда освобождающая» (Бердяев 1911: 80).

Бердяев осуждает своих современников за излишнее доверие к слову. Например,

«над душой Мережковского, по-видимому, имеет неотразимую власть пленительность слов и словесных конструкций. Иные слова звучат для него, как откровения. Это откровение всегда вторичное, отраженное. Но нужно сказать, что и сами слова обладают большей реальностью, чем это принято о них думать» (Бердяев 19916: 2, 128).

Потому что за ними стоит Логос.

Что же касается внешнего слова, тут возможны варианты поведения.

«Вам кажутся испошлившимися, – обращается Бердяев к своим оппонентам, – искаженными все наши слова: Бог, абсолютное, вечность, любовь и пр., но знаете ли вы сами такие слова, которые не испошлились и не истаскались? Неужели свежéе слова благо человечества, прогресс, свобода, равенство и братство, или жаргон социал-демократический? Увы! все слова износились, истрепались, и есть одно только спасение: полюбить вечный смысл, скрытый за условными значками, больше и сильнее, и любовью этой преодолеть отвращение к испошлившимся звукам слов» (Бердяев 1907: 434).

«Полюбить вечный смысл» и значит вернуться в концепт.

9. Реализм contra номинализм

Материализм Бердяеву также кажется несостоятельным как философское познание, ибо в сущности тот «есть атомизм и номинализм».

«Мышление Нового времени всё было подвергнуто разлагающему влиянию номинализма. В сознании человечества разложились и распылились онтологические реальности» (Бердяев 1926: 163),

замененные словами с присвоенным им смыслом. Все учения XIX века Бердяев рассматривает под этим углом зрения, особенно нападая на марксизм (словно сам себя убеждая в правильности отхода от него). Марксизм особенно опасен, потому что «противоестественно сочетает номинализм и атомизм с универсализмом» (Бердяев 1989: III, 81).

«Маркс утверждает крайний логический реализм в отношении к классу и крайний логический номинализм в отношении к обществу. Общество будет реальностью лишь, когда оно станет социалистическим»,

по мысли Маркса (там же).

«Вы ведь номиналисты, а не реалисты, – писал Бердяев и позже (по тому же поводу), – и народ как человеческий коллектив для вас не может быть онтологической реальностью, он есть лишь механическая сумма» (Бердяев 1991: 138).

И народ отменяется в пользу класса. Таким образом, в своей непоследовательности Маркс оказывается концептуалистом с явными колебаниями в разные стороны (в сторону жесткого номинализма и в сторону реализма) в зависимости от «интереса». Например, в употреблении Маркса

«слово буржуазия теряет реальное содержание и приобретает характер символа» (Бердяев 1989: III, 78),

вообще

«пролетариат и буржуазия не реальности, а символы».

В то же время

«интеллигенция есть не только социальная группа, но и социальный класс. И он совсем не вмещается в марксистское понятие класса» (там же: 80).

Да что там! – восклицает Бердяев. –

«да и простая баба сейчас есть миф, она стала нигилисткой и атеисткой» (Бердяев 1926: 171).

Из-за предельного насыщения символа собственным предметным значением (денотатом) символ превращается в устойчивый миф.

Дело в том, объясняет Бердяев, сам бывший марксист, что

«Маркс мыслил антитезами, и эти антитезы буржуазии и пролетариата, капитализма и социализма. В эту антитезу вмещается всё содержание жизни. Эти антитезы приобретают у него универсальный и абсолютный характер»,

поскольку

«Маркс держится крайнего схоластического реализма понятий. Абстракции мысли он принимает за реальности бытия»,

однако все-таки самое

«главное логическое неблагополучие Маркса заключается в некритическом смешении крайнего реализма с крайним номинализмом» (Бердяев 1989: III, 79).

О самом Бердяеве хорошо сказал Е.Н. Трубецкой:

«Н.А. Бердяев относится с чрезмерным доверием к внутреннему откровению, или мистической интуиции. Судя по его „Философии свободы“, он склонен даже считать интуицию неподсудною дискурсивному мышлению. Опасность такой точки зрения уже давно указана в известном сказании о святом, которому явился бес в образе ангела света. Угодник не рассмотрел, что у него петушиные ноги, и поклонился ему; а бес подхватил его и стал кружить в пляске. Из сего следует, что прежде, нежели доверяться „интуиции“, надо тщательно рассмотреть, на каких ногах она держится» (Е.Н. Трубецкой 1990: 214).

Из этого также следует, что персонализм вовсе не самая лучшая точка зрения на исследовательские процедуры познания.

ГЛАВА XI.

АБСОЛЮТНЫЙ РЕАЛИЗМ: ЭКЗИСТЕНЦИАЛИЗМ ЛЬВА ШЕСТОВА

Философ вырастает из прошлого, как растение из почвы.

Лев Шестов

1. Экзистенциализм

Напомним основные установки классического экзистенциализма, возросшего на феноменологической почве; ему посвящена большая литература; см. (Гайденко 1963; Соловьев 1966; Гальцева 1992) и т.д.

1. Экзистенциализм есть поиск абсолютно внутреннего, экзистенциального, сосредоточения идеи на себе самой через познающую себя личность; в сущности, это концептуализм, обобщивший идею в качестве основного элемента триады и вобравший в нее все компоненты логоса – и слово, и вещь, приравняв их друг другу.

2. Поэтому признается тождество субъекта и объекта, их «изначальное единство», как бы разорванное формулой Декарта cogito ergo sum, потому что sum признается более важным, чем cogito.

«Смысл бытия здесь утерян, но смысл существования остается» (Гальцева 1992: 19).

3. Это не законченная система, а «открывающая систематика» (Ясперс 1991), т.е. установка, направленность сознания (средневековая intentia) на самого себя: человек как бытие-сознание; отсюда релятивизм – отношение признается важнее самих объектов отношения.

4. Экзистенция предшествует эссенции – существование раньше сущности. Все категории существуют через сущность (в предикации), только сущность независима и есть сама по себе (Степанов 1998). Сущность предстает как возможность, феномен сам себя обнаруживает, в процессе познания раздваиваясь.

5. Явление и феномен различены и разграничены. Явление есть самораскрытие сути дела, а феномен – это открытое и истолкованное; «понимать, а не объяснять»: нет логики открытия, а лишь изложение уже открытого (другими словами: «философ вырастает из прошлого» и становится герменевтиком или литературоведом, как сам Шестов).

6. Первостепенная роль герменевтики как истолкование и «видимость текста».

7. Сущность понимается как будущее (не настоящее,