реализм одинаково противоположен трем основным направлениям гносеологии – (французскому. – В.К.) рационализму, (английскому. – В.К.) эмпиризму и (немецкому. – В.К.) критицизму; он признает частную истинность всех трех направлений, но сам становится сознательно мистическим»;

например,

«нация есть бытие общее, если не смотреть номиналистически, и вместе с тем вполне индивидуальное, – конкретный организм» (там же: 105, 112).

Таким образом, присоединяясь к Лосскому (в данном случае), Бердяев оказывается в ряду тех философов, которых интересует момент выхода из концепта в образ, первая материализация идеи в ее пока еще идеальном образе (представлении).

«Гносеология должна начать с установления различия между первичным нерационализированным сознанием и сознанием вторичным, рационализированным, в то время как обычно она начинает с сознания уже рационализированного и иного не признает <…> Только этому первичному сознанию дана интуиция бытия, непосредственное к нему касание»,

и через такое – самое подлинное – познание бытия «совершается касание сущего», тогда как «гносеология – паразиты науки», которые «произвольно конструируют природу познания», осмысляя феномен на понятийном уровне.

«В безмерной области первичного, нерационализированного сознания <…> раскрывается Логос, смысл мира»,

в чем и состоит различие между рассудком и разумом, малым и большим разумом; только разум познает сущность, поскольку познание совершается в антропологической среде, а человек – часть природы, его интуиция познает подобное подобным (там же: 67 – 69). Критицизм Канта как продукт протестантского индивидуализма не может охватить всё явление с самого его источника и потому не в состоянии дойти до самого источника: нужна космическая гносеология на почве соборного сознания (там же: 70).

4. Интуиция и смысл

«Единственный верный путь есть путь интуитивного описания духовного опыта» (там же: 263),

поскольку

«всё внешнее есть лишь знак внутреннего» (Бердяев 1926: 46).

«Можно сказать, что весь материальный, весь природный мир есть символика мира духовного, есть знаки событий, происходящих в духовном мире, событий раздвоения, отчуждения, выброшенности в состояние, при котором происходит причинная определяемость извне» (Бердяев 1947: 66).

Только человек, незнакомый со средневековой русской философией, может полагать, что Бердяев высказывает здесь что-то новое. Перед нами типично средневековое (христианского происхождения) представление о символичности мира, который весь есть «вещественный знак невещественных отношений»; отсюда же и отрицание причинных связей, которые понимаются как домысливание причинно-следственных связей в вещном мире – за отсутствием информации о реальных источниках событий и фактов. Ничего странного в такой позиции нет, она была характерна почти для всех «реалистов». «Человек – историческое существо», – говорил Бердяев, и в своем личном опыте постоянно исходил из опыта исторической жизни. На примере Бердяева – самого откровенного из философов – мы видим, что интуиции реалиста есть опыт прошлого, переформулированное богословие. Сделать это не очень трудно, поскольку исходная посылка подобных рассуждений проста и уводит в сторону, избегая критики:

«мистический опыт с трудом выразим в рациональном мышлении и в языке. Он по ту сторону логических законов тождества и исключенного третьего» (Бердяев 1996: 77).

Интуиция просто дает

«возможность мыслить такое бытие, в котором третье не исключается, в котором всё может быть и А и не-А, и белым и черным, равно как может быть вневременным и внепространственным» (Бердяев 1911: 55),

подобно нашему концептуальному квадрату (Колесов 2002: 43), в котором концепт, находясь вне времени и пространства, одновременно и «белое безмолвие» относительно объема (денотата – полное отсутствие предметности), и «черная дыра» относительно содержания (десигната – полная совокупность всех возможных признаков) потенциально возможного сверхпонятия, т.е. Логоса. Действительно, это трудно понять (невозможно дать определение) как невозможно понять тысячеугольник или круглый квадрат (излюбленные примеры русских философов), но их можно во-образ-ить и даже поверить как в аксиому. Предельность родового и не может быть определена, она аксиоматична. По той же причине ее не нужно доказывать, поскольку невозможно опровергнуть.

Именно такие философемы и порицают трезвомыслящие писатели, утверждая, что

«бердяковы никогда и ничего не понимали, ибо всегда их вчерашнее понимание назавтра оказывалось вздором даже и для них самих» (Солоневич 1991: 311).

(Собирательное имя ненавистных автору интеллигентов-пустомель И.Л. Солоневич создал из фамилий Бердяева и Булгакова). Однако Бердяев настаивает:

«Нам чужд и Аристотель, и св. Фома Аквинат, мы платоники по своей традиции, и нет для нас такого разрыва между естественным и сверхъестественным. Мы более верим, что мир и человек (и всякое подлинное бытие. – В.К.) вкоренены в Боге, что божественная энергия пронизывает природный мир (всё пронизывает божественная по своему характеру энергия. – В.К.), что совсем внебожественны лишь грех и зло (в них нет такой энергии. – В.К.). После явления Христа изменился человек и мир, Творец и творение соединены (после явления идеи в вещи они даны как тождество. – В.К.)» (Бердяев 1926: 139).

5. Познание понятия

Всё же в яростных атаках Бердяева на трезвомыслящих современников какая-то правда есть. Существует же различие между правдой и истиной, между реальностью и действительностью, между рассудком и разумом. И цели познанию можно поставить разные: можно искать значения – можно бороться за смысл, можно описывать факты – но можно вторгаться в сущность.

Позиция Бердяева непреклонна и никогда не изменяется.

«Познание есть духовная борьба за смысл»,

а не

«бесстрастное дублирование действительности <…> Познает целостный человек, а не разум»,

во всяком случае не один только разум этого человека.

«Чисто интеллектуальное, дискурсивное познание создает объективированный мир, при котором нет соприкосновения с реальностью»

– необходим же не логический процесс дискурсивного мышления (это инструмент познания), а эмоциональная и волевая напряженность, связанная с целостным духом.

«Познание есть творчество, а не пассивное отражение предметов <…> Интуиция есть не только узрение предмета, но и творческое проникновение в смысл»,

и

«в большей степени есть познание образами, чем понятиями (курсив мой. – В.К.). Понятие имеет лишь подсобное значение».

Одновременно

«познание есть форма сообщения и общения людей»,

при которых «необходимы персонализация и гуманизация» познания. Знание начинается с веры (аксиомы) и завершается столь же субъективной оценкой, связанной с чувством; бесстрастным познание быть не может:

«интеллектуальная страстность может быть источником познавательного трансцензуса»,

но никак не может быть системой понятий, поскольку предстает «лишь как символика духовного опыта», поскольку

«никакой истины в объекте нет, истина есть лишь в субъекте»,