Я сказал, что один из больших американских фрегатов может справиться с испанским кораблём, на вооружении которого находятся семьдесят четыре пушки. Наполеон не хотел этому поверить. Тогда я рассказал ему, что во время войны Англии с Испанией один из наших фрегатов, которые были меньше, чем американские, не побоялся атаковать испанский военный корабль, имевший на вооружении семьдесят четыре пушки. Наполеон бросил на меня довольно скептический взгляд, покачал головой, рассмеялся и сказал: «Это из области обычных морских историй, доктор, никогда не было случая, чтобы фрегат одержал победу над кораблём, имевшим на вооружении семьдесят четыре пушки».

30 апреля. В течение нескольких дней Наполеон бы занят тем, что диктовал и записывал свои соображения и аналитические замечания о деятельности Фридриха Великого. Сообщил мне, что когда его работа будет завершена, то она, вероятно, может составить пять или шесть книг форматом в одну восьмую долю листа каждая и будет состоять только из замечаний и мнений по военным проблемам с многочисленными примерами, необходимыми для объяснения комментируемых военных операций. В эти дни он вставал с постели уже в три часа утра и принимался за рукописную работу. Он показал мне несколько страниц своей рукописи, которые были более разборчивыми, чем любые из тех, что мне приходилось видеть ранее. Он сказал, что прежде он иногда имел привычку писать слитно только половину или три четверти каждого слова, что не причиняло особых неудобств, так как его секретари настолько свыклись с этим, что могли читать эти слова почти с такой же лёгкостью, как если бы они были написаны отчётливо; однако никто, за исключением одного секретаря, хорошо знакомого с его манерой письма, не мог прочитать текст.

Под конец, добавил Наполеон, он стал писать немного более разборчиво, в результате чего он уже не так спешил, как раньше. Затем Наполеон обратил внимание на то, что я добился значительного прогресса в овладении французским языком с тех пор, когда он впервые увидел меня. «Хотя, — заявил он, — у вас очень плохой акцент. Некоторые англичане говорили, что я понимаю итальянский язык лучше, чем французский. Но это неверно. Хотя я говорю по-итальянски очень бегло, но не безупречно. Я не говорю на тосканском диалекте, и я не смогу написать книгу на итальянском языке, а также я никогда в жизни не отдам предпочтение итальянскому языку перед французским».

Говоря о нападках Шатобриана на него, Наполеон заметил: «Он один из тех трусливых негодяев, кто плюет на тело умершего. Подобно Питону и другим, он то насекомое, которое питается трупом, не смея подступиться к живому существу». Обговорив ряд других тем, я спросил Наполеона: была ли обеспечена его армия в достаточной мере провизией при отступлении из Москвы, и нельзя ли было при этом понести гораздо меньше потерь, чем те, которые выпали на долю французской армии? Наполеон ответил: «Нет; холодная погода истребила бы армию, даже если бы она имела достаточное количество провизии. Те, у кого была еда, умирали сотнями. Даже сами русские гибли, как мухи».

6 мая. Встретился с Наполеоном, которому передал книгу «Нравы и обычаи корсиканцев». Наполеон перелистал книгу, часто смеясь от всего сердца при чтении забавных историй. Автор книги, заявил Наполеон, полный невежда, абсолютно не знакомый со многими обстоятельствами, относящимися к истории, производительной деятельности Корсики и т. п.; он или карьерист, или человек, которому здорово досталось от корсиканцев. Многие из рассказанных им историй о совершённых убийствах соответствуют действительности, но корсиканцы не имели привычку убивать иностранцев; корсиканцам было свойственно быть самыми верными друзьями и самыми непримиримыми врагами во всём мире; те, кто поддерживал одну из противоборствующих сторон, всегда оставались ей верны. «Даже я, — продолжал Наполеон, — находясь на вершине власти, никогда не мог заставить членов английской партии Корсики изменить свою точку зрения, хотя я и предлагал им всем поступить на мою службу.

На днях, — продолжал Наполеон, — у меня был долгий разговор с адмиралом. Он хвалил губернатора; сказал, что я ошибаюсь в нём, что он чрезвычайно информированный человек и по существу у него доброе сердце. Адмирал очень хотел, чтобы я встретился с губернатором, используя ту возможность, которая вскоре представится в результате приезда посла. Губернатор тогда предложит, чтобы мы могли встретиться так, словно между нами ранее ничего не произошло. Я сказал адмиралу, что он не знает губернатора, что до тех пор, пока он не изменит своего поведения, я не встречусь с ним, если только меня насильно не приведут к нему. Я сказал, что губернатор мог бы, не вступая в какие-либо дискуссии, изменить введенные им ограничения и обращаться со мной так же, как я сам обращался бы с человеком, попавшим в аналогичное положение. Одним словом, пусть он вернётся к установленному до его приезда порядку или почти к тому порядку; но и в этом случае не будет никакого смысла в проведении нашей встречи.

Я пожаловался адмиралу на жестокое обращение со мной. Я сказал, что надеялся, что принц-регент узнает о том обращении, которому я здесь подвергаюсь. Адмирал заявил, что если я считаю себя оскорблённым, то мне следует жаловаться или принцу-регенту, или министрам. Я думаю, что для меня было бы унижением жаловаться министрам, которые так плохо обращались со мной и которые поступали со мной так, как поступают с человеком, когда его ненавидят. Адмирал старался оправдать губернатора, заявив, что ему было известно о намерении английского правительства обращаться со мной хорошо, и, возможно, произошла какая-то ошибка, которая будет исправлена. Я сказал адмиралу, что вы, англичане, — большие эгоисты, весьма склонные к тому, чтобы прощать, а также хвалить свою страну и самих себя; но что касается иностранцев, то всё, что бы ни делалось в отношении них — оправданно.

Я заявил адмиралу, — продолжал Наполеон, — что вы, англичане, были первыми, кто нарушил Амьенский мир; что ваши министры громогласно хвастались тем, что не признают меня как императора. Но вместе с тем настолько сознавали сами, что нарушили договор, заключённый в Амьене, что через посредство лорда Уитворта предлагали тридцать тысяч франков и, по мере имеющихся у них возможностей, свою помощь, чтобы сделать меня королём Франции, если я соглашусь с захватом Мальты англичанами».

Я позволил себе смелость спросить императора, кому именно было сделано это предложение. «Господину Малуе, который недавно был министром у Людовика, — ответил император. — Мой ответ на это предложение был таков: «Скажите лорду Уитворту, что я ничего не буду одалживать у иностранцев и не собираюсь воспользоваться их вмешательством. Если французская нация сама не сделает меня королём, то я никогда не использую иностранное влияние, чтобы стать им».

Адмирал, — продолжал Наполеон, — прекрасно знаком с историей последних лет; он — истинный англичанин, всегда готовый постоять за свою страну в силу своих возможностей; но, тем не менее, в разговоре со мной он не смог опровергнуть ряд моих утверждений, поскольку они являлись неоспоримыми фактами. Он часто возвращался к вопросу о предлагаемой моей встрече с послом Англии в Китае. Адмирал очень хотел, чтобы такая встреча произошла. Я уверен, что из этого ничего хорошего не получится. Я хочу, — добавил он, — чтобы он знал моё мнение по этим вопросам».