Сегодня мы с Мэтом ходили в кино… Сегодня мы с Мэтом гуляли в парке…завтра мы летим на Багамы…мы, мы, мы, мы, мы. Бесконечное мы – бесценное, счастливое.

Я радуюсь, наблюдая за ними, за этими сумасшедшими влюбленными. У них все так…идеально, спокойно, правильно. Но и не могу не испытывать каплю горечи. Не могу не чувствовать, как сжимается мое сердце, как расцветает в нем забытая боль, глядя на них…

У нас могло бы быть также.

Но я уже давно об этом не думаю. В моей жизни многое изменилось. Слишком многое…

Ни родителям, ни Саманте я не сказала правду, о том, что со мной произошло. Сэм бы возненавидела Джареда до конца своих дней, а я не хотела, чтобы ее неприязнь к Саадату повлияла на отношения с Мэтом. Все-таки, они с Джаредом лучшие друзья. Я бы никогда не поставила подругу в ситуацию, где ей бы пришлось постоянно обвинять мужа за общение с Саадатом.

Конечно Сэм не поверила в мою выдуманную историю о том, где я была несколько месяцев. Она слишком хорошо меня знает. Саманта спросила о Джареде сразу, задавала десятки вопросов о том, что он сделал со мной, и почему я не говорю правду. А я просто ответила, что больше не хочу слышать его имя, и что-либо о нем. Совсем ничего. Я попросила Сэм, даже не заикаться о Джареде. Вряд ли она не заметила слез в моих глазах… но на то она и лучшая подруга, чтобы понять меня без слов. Больше мы с Сэм никогда не говорили о Саадате. Мы просто сделали вид, что его нет, и никогда не было…

Родителем тоже пришлось соврать. Может быть, Джаред и заслуживал наказания…но я бы не смогла. Не смогла лишить его свободы. Я поклялась себе отпустить его, а не мстить всю свою жизнь. Не жить ненавистью и болью. Это все, чего я хотела. Поэтому соврала маме и Эдварду: выдумала нелепую историю о том, что влюбилась в парня и улетела с ним в Индию на пару дней. Решила хоть раз в жизни совершить безумный поступок. Молодой человек состоял в секте, и я оказалась под гипнозом и массовым внушением со стороны сообщества, в которое он заманил меня. В общем, я сказала, что все эти месяцы находилась в полном неадеквате, жила на острове, практически без связи и цивилизации. Мне «промыли» мозги, я чудом вернулась домой, поэтому и вынуждена сейчас ходить к психиатру. Моя наивная мама поверила в эту чушь. А вот Эдвард… смерил меня задумчивым взглядом, но ничего не сказал. Мы просто долго обнимались и плакали, они были так счастливы, что я жива и здорова, что просто радовались тому, что вновь обрели меня.

Может, никто мне и не поверил по-настоящему, но я знала, что без моих слов и обвинений у них ничего нет против Джареда.

– Мам, не нужно. У меня есть деньги. И мне есть где жить, я не голодаю. Успокойтесь, – ворчу я, обнимая маму. Крепко-крепко. Вдыхаю аромат ее серебристых волос, испытывая то чувство, которое ощущаешь только дома. Едва уловимое и родное. Мы стали ближе с мамой за этот год. Много говорили о том, что стало причиной пропасти между нами. Когда я…не находилась в Америке, мама сходила с ума от страха. Она думала, что потеряла меня навсегда, как когда-то отца.

Несмотря на дружеские отношения между нами, я так и не рассказала ей, про то, что было между мной и Эдвардом в прошлом. Об этом знает только Сэм и мой психиатр – Маркус Старк.

Эдвард выразительно кашлянул, и я перевела взгляд на него, по-прежнему обнимая маму.

Вам не понять, как я нашла в себе силы простить его. Наверное, было в нем до боли безумное раскаяние, когда он вымаливал у меня прощение, стоя на коленях. Это было давно, перед моим отъездом в Йель… и я простила, но не сразу. Постепенно, отпуская прошлое. Говорят, что люди не меняются, и возможно мой отчим – чудовище. Но когда я смотрю на него, смотрю на его старые фотографии до войны, я понимаю, что он не хотел становиться таким. Чудовищем его сделала жизнь… но можно ли назвать чудовищем человека, который готов умереть, защищая нашу страну? Который каждый день делает что-то на благо всего общества?

Он такой же, как мой отец. И я не знаю каким бы вернулся с военных действий папа, и как война бы изменила его.

Эдвард всегда видел во мне маленького ребенка, девочку, не способную постоять за себя. Позже, он рассказал мне, что участие в тех военных операциях на Востоке, навсегда оставили след в его душе, нанесли неизгладимый отпечаток на разум. Он видел, как мужчины обращаются с женщинами, и даже с совсем юными девушками – продают, воруют, насилуют, относятся к ним, как к вещам. Он получил много травм – моральных, физических, и стал совершенно другим человеком. Воспитывая меня так, он в глубине души понимал, что перегибает палку. Но желание сделать из меня «домашнюю девочку», которая никогда не пустится во все тяжкие, было при выше всего. Он с отвращением говорил о том, что некоторые из этих женщин сами провоцировали мужчин на потребительское к ним отношение. Эдвард не хотел, чтобы я была такой, потому что всегда замечал, КАК на меня смотрят друзья и даже просто прохожие мужчины. Я никогда этого не замечала…

Я простила его ради мамы. Я вижу, что она любит этого человека – отчасти безумной, неправильной любовью. Она нуждается в сильном мужчине, и я не хочу лишать ее опоры, оставлять одинокой. У меня теперь своя жизнь, и я не так часто вижусь с родителями, чтобы что-то менять в их судьбе.

А может я просто самоотверженная и глупая. Всепрощающая. Я не умею долго злиться и хранить обиду на людей, что бы они не сделали…я просто вычеркиваю их из своей жизни.

Как вычеркнула и того, кто не заслуживал прощения.

Но я не считаю свою способность прощать людей отсутствием гордости и унижением. Я просто больше не желаю копить обиды и злость в своем сердце. Я хочу легкости, хочу отпустить все плохое…раз и навсегда. Только моя способность простить всех, кто причинил мне боль, дала мне возможность начать все с чистого листа.

Смогу ли я однажды простить Джареда? Трудно дать точный ответ на этот вопрос. Наверное, если бы я увидела его и прислушалась бы к своим чувствам, я бы нашла ответ на этот вопрос.

– Но ты же не работаешь… – слова матери снова возвращают меня в реальный мир.

– Я работаю. Просто сама на себя, – возвожу глаза к потолку и улыбаюсь. – Но это скоро изменится. Брайан возьмет меня к себе в штат.

– В отдел маркетинга? – с надеждой интересуется мама, но я отрицательно качаю головой.

– Дорогие мои, я знаю, что вы возможно хотели бы, что бы я стала кем-то другим. Но я…никогда не хотела быть маркетологом. И вы оба знаете, что я мечтала о факультете изобразительного искусства.

– Но этим…

– Не заработаешь на жизнь, я знаю, – останавливаю ее я, раздраженно. – Поэтому я устраиваюсь в компанию Брайана. – Я буду графическим дизайнером.

– Но ты ничего об этом не говорила, – мама поджимает губы, и я смотрю на Эдварда, который все это время молча поглядывает на меня, скрестив руки на груди.

– Она уже взрослая девочка, – наконец спокойно произносит отчим, не отрывая от меня властного, но спокойного взгляда. Почти отцовского. – И вправе сама решать, как ей жить. Давай просто порадуемся за нашу Мэл, дорогая, – Эдвард обнимает маму со спины, и я с облегчением выдыхаю. Идеальная картина.