На самом деле Эдвард обеспеченный человек. И я знаю, что, если бы у меня возникли проблемы, родители бы помогли мне. Но сейчас, мне гораздо важнее их моральная поддержка, и принятие моего выбора.

Я целую маму и Эдварда в щеку, прощаясь с ними в коридоре. Отчим помогает мне спустить чемоданы вниз, и обнимает меня на прощание.

– Мэл, будь осторожна. Этот Брайан… – я задерживаю дыхание, и чувствую легкую дрожь в своем теле. Неужели опять?

– Он кажется хорошим парнем, – подмигнул мне Эдвард, снова обнимая меня. – Прости меня, Мелания, – я не испытываю дискомфорта, от соприкосновения наших тел. Эдвард раскаивается за то, что было в прошлом. Я знаю, что он и сам посещает психотерапевта, возможно, эти визиты пошли ему на пользу. Я никогда не пойму Эдварда глубже, никогда не узнаю истинные причины того, почему он так ломал меня.

Когда Маркус узнал о моей ситуации, о том, что я была в плену у шейха с Востока, он не сказал ничего, кроме: «Расскажи мне все с самого начала.» И мне пришлось это сделать. Начать с самого детства, с потери отца, отношениях с Эдвардом, поведать о попытке изнасилования в Йеле и обо всем остальном…

Было тяжело рассказывать о том, как Эдвард унижал меня, но с каждым разом становилось все легче и легче. Отчим втаптывал меня в грязь, называл последней шлюхой, заставлял морально прогибаться под него, бояться, и ходить перед ним на цыпочках. Вздрагивать от каждого шороха.

Однажды все зашло слишком далеко, его оскорбления дошли до рукоприкладства. В порыве неконтролируемого гнева, он толкнул меня на кровать, и я больно ударилась головой о стену. Потеряла сознание. Позже, на какое-то время он успокоился. Эдвард унижал меня только словами, угрозами, домашними арестами и устанавливал комендантские часы. Словесное насилие уничтожало во мне всю легкость и непосредственность. Когда я находилась дома, я даже дышать не могла спокойно, не страшась того, что он сейчас начнёт орать и обзывать меня.

Я с ужасом вспоминаю день, когда он застал меня и Кита вместе. В тот день, его кожаный ремень несколько раз коснулся моей кожи, оставив отметины, которые долго не заживали в моей душе. Не знаю, выдержала бы я больше трех сильных ударов…действительно, сильных. Но к моему счастью вернулась мама, и он прекратил…

Эдвард остановил свои издевательства и запер меня в комнате, пригрозив тем, что если я издам хоть один малейший звук, то «будет еще хуже». Я справлялась с болью всю ночь, не в силах даже пискнуть, когда хотелось кричать во весь голос…кусала подушку, чтобы не разрыдаться на весь дом.

Но это было последнее издевательство Эдварда. После того, как после, я попала в больницу, все прекратилось. Но осадок остался…остался на всю жизнь и еще долгие годы причинял мне страдания. Изменил меня навсегда.

Мы говорили с Маркусом об Эдварде часами, неделями, но даже эти беседы не причиняли ту боль, какую причиняли воспоминания и разговоры о Джареде. Так трудно было открыться кому-то, вспороть старые раны, опять достать все на поверхность. Оголить свою душу…но я нуждалась, нуждалась в поддержке и правильных словах. Мой доктор нашел их. Теперь я хожу к Маркусу раз в две недели, и больше не выхожу из его кабинета на дрожащих ногах. Я выбегаю из клиники со спокойной душой, чтобы отправиться по магазинам с Сэм, погулять в парке с Томом или Ником, или пойти на свидание с Брайном.

Они все с самого начала помогали мне – Том оплатил доктора, Сэм и Мэтт позволили жить в небольшой студии на Манхэттене, которая конечно являлась собственностью Мэтта. Наверное, не стоило соглашаться, ведь он друг Джареда… но выбора у меня особого не было. Другого жилья в Нью-Йорке у меня нет, с Ником я бы жить не стала, и возвращаться домой – тоже. Работать первое время не было сил – ни моральных, ни физических. Поэтому я согласилась.

Но я не бездельничала. Когда я сказала маме, что работаю на себя, я ее не обманула. Вернувшись из Анмара, я снова вернулась к тому, что требовала моя душа. Покупала огромные холсты, тратила все деньги на дорогие и хорошие краски, просто для того, чтобы иметь возможность часами рисовать все новые и новые картины.

Вся моя боль, обида, ненависть и ярость оставалась на белом холсте, который превращался в живой коктейль из моих мыслей, и пережитых чувств. Сэм даже плакала, когда увидела мою картину «Гроза на востоке». Как и над картиной, где была изображена девушка в голубых шелках, которая танцует перед своим господином…на окровавленных стеклах.

Я создала целую серию картин о Востоке. Сэм конечно не восприняла их, как то, что произошло в реальности, и танец на стеклах сочла игрой моего больного отображения. Она бы никогда не подумала, что это взято из реальности. Для нее это было образом моего душевного состояния, не физического. А для меня – и тем, и другим.

Серия картин заканчивалась хорошо. Моя боль постепенно прошла, и серия превратилась в прекрасные картины, в сказочную историю любви восточной пары, которые провожают закаты в пустыне. Я ненавидела Анмар, но я любила его природу: прозрачное море и солнце, пустыню и горы, которые окружали его. Я смогла увидеть все самое лучшее в этой стране и отобразила на своих картинах. Непостижимый, противоречивый, жестокий Анмар, суровый, неумолимый край… Как и Джаред, как принц Адам бин Рашид аль-Саадат.

Не знала, что снимки моих работ попадут в сеть, но тут не обошлось без Сэм. Уже через несколько дней пара моих картин были удачно проданы, но ни Том, ни Ник не взяли денег, которые я им попыталась вернуть. Томас обрел свое счастье – Терезу, милую и спокойную девушку, которая вызывала во мне только симпатию. А Нику я объяснила, что мы можем быть только друзьями, когда он снова начал ухаживать за мной. Помогал, поддерживал психологически, не оставлял меня одну. Но я не смогла бы быть с Николасом. И не потому что он мне не нравился. Я чувствовала его заботу, его дружеское плечо. Но я не ощущала трепета, силы, и его могущества передо мной. Я чувствовала себя сильнее его, после всего, что пережила, гораздо сильнее…

Долгое время я не могла заставить себя вступить в новые отношения. И не хотелось. Пока в мою жизнь не вернулся Брайан Пикот. Да, это тот самый парень, с которым я первый раз в жизни занялась сексом. Такое трудно забыть, но черты его лица почти стерлись у меня из памяти. Поэтому в тот день, в Центральном парке я не узнала его…

Я сидела на своей скамейке, прямо под цветущими вишнями, на которой сижу всегда, и искала источник вдохновения. Я не раз рисовала деревья, небеса и огромные небоскребы, вырастающие словно из верхушек деревьев. Все это мне наскучило, поэтому я принялась изучать людей, но долго искать не пришлось. Молодой человек в легком пальто на распашку, с планшетом в руках, сидящий напротив меня, сразу привлек мое внимание. На него посматривали все проходящие мимо девушки – приятный парфюм, ухоженный внешний вид, от идеально белой рубашки до начищенных до блеска туфель. Прическа, словно он только что вышел из барбершопа. Кого только не встретишь в центральном парке. Может какой-нибудь актер, или миллионер.

Он показался мне знакомым. Словно я правда видела его в кино или на телеэкране. Моя рука автоматически потянулась к блокноту…Я давно не рисовала других мужчин…но его я нарисовать хотела. Он, не сразу, но заметил, что я смотрю то на него, то на свой раскрытый блокнот. Начались бесконечные игры в переглядки и легкие улыбки. Дорисовав эскиз, я захлопнула блокнот, и хотела уйти, но молодой человек вдруг заговорил со мной: