Логические позитивисты – как в англосаксонском мире стали называть приверженцев Венского кружка – похоже, думали (как полагал, вероятно, и Фрейд – см. с. 367 и далее), что стоит им известить публику о своих мыслях, их сразу признают интеллектуальными победителями. Они не считали, что нужно чем-либо «замещать» бога. Они надеялись показать миру «скромность» философии. Айер утверждал, что философия сводится к логическому анализу, и настаивал на том, что в данном случае нет никакого смысла в утверждении, что бог создал вселенную, поскольку бессмысленно представление о сущности, находящейся вне времени и пространства, и что, «коль скоро она превосходит время, эта сущность теряет любую возможность стать доступной нашему опыту, хотя бы теоретически».

Айер все больше и больше убеждался в том, что философия не может дать убедительный ответ на вопрос «Как мне жить?». Иными словами, как он полагал, мы можем познавать эмпирические истины и труизмы математики и логики, «но не ценности» – наша нравственность стоит куда выше. «Цель существования человека составляют те вещи, которым он, сознательно или неосознанно, посвящает свою жизнь… В итоге, каждый отвечает за свой выбор, и от такой ответственности никуда не убежишь».[509]

По жестокой иронии судьбы в то самое время, как логические позитивисты размышляли о «невозможности метафизики», Зигмунд Фрейд и Карл Юнг предложили свое «объяснение» бога с точки зрения психологии. Тот и другой считали себя эмпиристами и утверждали, что их теории строятся на опыте, на строгом наблюдении. Тем не менее некоторые критики говорили, что они создали «метапсихологию». Тот и другой стремились к радикальному синтезу, а пришли эти очень непохожие мыслители к радикально противоположным выводам.

Фрейд вырос в совершенно секулярной среде, в семье «безбожных евреев», как сказал историк Питер Грей, в Вене второй половины XIX века, когда этот город, как мы могли видеть, был одним из центров светской культуры высшего порядка в Европе: здесь были театр, опера, архитектура, наука, спорт, кухня, развлечения – мир «нервной роскоши», по словам Фридриха Мортона. Возможно, эта среда предопределила позицию Фрейда относительно религии: если будет найдено, предполагал он, психологическое объяснение религии и от ее «ошибок» откажутся, люди ее оставят, потому что у них уже не останется потребности получать религиозную поддержку. Фрейд, подобно членам Венского кружка, не видел «потребности» в какой-либо альтернативе религии. Она была недостатком, тупиковым путем в истории человечества, которое сегодня может двигаться дальше.

Фрейд, как мы уже видели, начал критиковать религию в статье 1907 года под названием «Навязчивые действия и религиозные обряды» и в книге «Тотем и табу» (1914). Там он писал, что боги уже несколько раз – например, в Израиле до Плена или в классической Греции – умирали или были убиты, что не вызывало слишком больших волнений и не влекло за собой великих последствий. В этом смысле в смерти бога не было ничего нового. Но теперь, когда члены Венского кружка делали свое дело, он написал еще три книги о религии: «Будущее одной иллюзии», «Недовольство культурой» и «Моисей и монотеизм». Это показывает, насколько важным делом для него было критиковать веру в бога и ее объяснять.

Работа «Будущее одной иллюзии», увидевшая свет в 1927 году, была решительным нападением, полемикой на девяносто восемь страниц, где Фрейд, которому тогда уже исполнился семьдесят один год, опровергал те истины, что провозглашает религия, и предсказывал снижение ее влияния. В 1920-х годах психоанализ получил международное признание – Венский психоаналитический институт был создан в 1924 году, в том же году Институт психоанализа открылся в Лондоне, а два года спустя заработало его парижское отделение. Здесь играли роль и более личные вещи: в 1923 году у Фрейда обнаружили доброкачественную опухоль во рту, лейкоплакию, которую связывали с курением. Но затем она переродилась в рак, о чем врач сначала не известил Фрейда, опасаясь, что тот совершит самоубийство. В конце 1920-х он почти всегда испытывал боль.

В начале книги «Будущее одной иллюзии» он рассматривает культурное и психологическое значение религии. По его словам, наиважнейшая задача культуры, «ее подлинный raison d’être», есть защита человека перед лицом природы. Бог или боги древних людей выполняли одну и ту же триединую задачу: «они устраняли ужасы природы, помогали человеку примириться с жестокостью судьбы, особенно когда та проявлялась в смерти, и давали компенсацию за те страдания и невзгоды, которые были вызваны коллективной культурой, насильно навязанной человеку».[510] Это, как думал Фрейд, объясняет происхождение идеи души. Человек подчиняется судьбе, часто природа сильнее него, он неизбежно умирает, и лишь одна душа, независимая от тела, способна быть совершенной и обещает обеспечить человеку новое бытие после смерти. Душа есть предмет психологии, а не богословия.

Но одновременно Фрейд считал, что «общество очень хорошо понимает, насколько ненадежны основания его религиозных доктрин». И здесь он идет в атаку: по сути он утверждает, что в современном обществе религиозные идеи отражают глубокую интеллектуальную нечестность тех, кто за них держится. В частности, Фрейд полагает, что все аргументы относительно аутентичности религиозных доктрин «были рождены в прошлом», а нам надо посмотреть на них в свете сегодняшнего дня, чтобы понять, насколько их поддерживают доказательства. Никто из «спиритуалистов» (этот термин у него указывает на госпожу Блаватскую, Рудольфа Штейнера и подобных им), утверждает Фрейд, не мог «успешно опровергнуть тот факт, что явления и послания их духов были просто плодом деятельности их собственной психики» – он же называет эти феномены глупостями, которые «крайне мало значат».

Фрейд также презрительно отмахивается от аргументов, опирающихся на «внутреннее чувство», так что «здесь и не нужно ничего понимать умом». Это, язвительно отмечает он, есть просто «бегство» от проблемы. А философия «как если бы» есть абсурдный уход от реальности. Некоторые люди (он, в частности, имеет в виду Ганса Вайхингера) заходят в этом настолько далеко, что могут сказать: даже если нам докажут, что религия «не обладает истинностью», нам надо верить, «как если бы», в интересах «охраны каждого человека» и потому, что доктрины религии несут утешение бесчисленному количеству людей. Фрейд пренебрежительно отвергает подобные взгляды и заявляет намеренно грубо: «когда мы сталкиваемся с подобными проявлениями абсурда и непоследовательности, нам просто нечего сказать».[511]

От этого Фрейд переходит к психологическим источникам религиозных представлений и утверждает следующее: «Так называемые догматы не основаны на опыте и не есть результат умозаключений: это иллюзии, осуществление древнего самого сильного и настойчивого желания человечества; их сила объясняется силой этого желания». Это, в свою очередь, подводит его к знаменитому положению об отличии ошибки от иллюзии. Вера Аристотеля в самозарождение червей в навозе была ошибкой; вера Колумба в то, что он открыл новый морской путь в Индию была иллюзией, и вот в чем отличие одного от другого: «Признаком иллюзии является то, что за ней стоят людские желания». Иллюзия – это не обязательно ошибка, говорит он. «Бедная девушка может мечтать о принце, который заявится к ней домой. Это иллюзия, но такое возможно; иногда такие вещи происходят». Фрейд ядовито отзывается о религиозных иллюзиях: иные из них настолько неправдоподобны, так плохо совмещаются с нашими знаниями, что граничат с бредом.[512] И добавляет: «Там, где замешаны вопросы религии, мы видим людей, которые глубоко неискренни и грешат против разума». В частности, они превратили значение слова «бог» в «туманную абстракцию».