Утратив все метафизические тревоги своего средневекового брата, современный человек поместил на их место «идеалы материальной безопасности, всеобщего благосостояния и гуманизма». Но сама «идея прогресса», говорил Юнг, начала «терроризировать» наше воображение. «Наука уничтожила даже такое убежище, как внутренняя жизнь». В ней появился распространенный интерес «ко всякого рода оккультным феноменам, что отражает рост спиритуализма, астрологии, теософии и тому подобного. Мир не видел ничего подобного с конца XVII века… Самым впечатляющим по своей массовости современным явлением такого рода является, несомненно, теософия, а ее сопровождает ее европейская сестра антропософия; это просто гностицизм в индуистских облачениях. Научная психология вызывает к себе гораздо меньше интереса, чем эти движения». У этих движений появились страстные поклонники по той причине, что психическую энергию уже нельзя вложить в «устарелые формы религии… Поэтому эти движения действительно имеют религиозный характер, даже когда они претендуют на научность».[522]

Хотя Юнг ощущал, что такой повышенный интерес к внутренней жизни и оккультным явлениям неизбежен, он не думал, что мы должны тратить все силы только на него. По его мнению, интернационализм в политике и спорт были антидотами для чрезвычайного интереса к внутренней жизни и что политический, общественный, творческий и психологический оптимизм американцев займет свое достойное место в любой будущей системе.

До сих пор лишь наиболее образованные люди обращаются за психологической помощью, но в будущем, как он думал, это станет «массовым» явлением. Все больше служителей церкви проходили психологическую подготовку, и на самом деле лишь такой метод, в котором сочетаются психология и религия, может дать то просвещение, к которому стремится человек в терапии, а не просто облегчение страданий от симптомов невроза. Люди приходят ко мне, утверждал Юнг, в поисках смысла своей жизни. И фактически он стремился возвратить им религию (хотя не обязательно в форме определенного исповедания веры). Но для подобного обретения религии нужна не столько вера сама по себе, сколько психологическое озарение, понимание того, что религия исполняет сегодня различные психологические функции и что только психологическая интерпретация религии позволит человеку вернуться к вере.

В отличие от Фрейда, росшего «безбожным евреем», Юнг был сыном пастора. Вообще дети священнослужителей играли важную роль в сфере германской философии и религии: можно вспомнить имена таких людей, как Готхольд Лессинг, Иоганн Гердер, сам Ницше, Вильгельм Дильтей, Юрген Хабермас – все они были сыновьями пасторов. Можно сказать, что в этих случаях сын, который не мог разделить веру отца, вместо этого обращался к какому-то ее секулярному эквиваленту.

Юнг поступил в университет, желая изучать естественные науки, затем переключился на медицину и на четвертом году учебы заинтересовался психиатрией, после гипнотического сеанса, на котором испытуемой была его пятнадцатилетняя кузина. Войдя в транс, она утратила свой базельский акцент и заговорила на верхненемецом, уверяя, что ею управляют духи. Отчет об этом эпизоде стал отправной точкой его первой публикации: докторской диссертации под названием «К психологии и патологии так называемых оккультных феноменов» (1902). Она четко отражала его интерес как к оккультным явлениям, так и к бессознательному.

От Фрейда его в первую очередь отличало то, что Юнг отказался от представления о первостепенной важности вытесненной сексуальности в развитии невроза и верил в то, что кроме сознания и (личного) бессознательного существует и более глубокий третий уровень, коллективное бессознательное. Альтернативные идеи Юнга, выведенные, как он говорил, из его клинического опыта и изучения мифов, этнографии и поведения животных, основывались на выявленном им факте, что «психическая энергия» есть более важный источник неврозов, чем вытесненная сексуальность. Его исследования, говорил он, показывают, что по всему миру – например, в мифах – существует множество подобных образов и универсальных моделей, что позволяет делать вывод об их связи с древним опытом, ставшим частью нашей природы «на самых глубинных уровнях».

Он назвал эти модели словом «архетип», и выделил пять главных: персону, аниму и анимуса, экстраверта и интроверта, тень и Я.

Персона есть маска, которую видит окружающий нас мир, которая должна что-то скрывать; анима есть женское начало в мужчине, а анимус – мужское в женщине; интроверт и экстраверт есть характерные позиции относительно мира, и, возможно, именно эта идея Юнга стала наиболее популярной. Нас же здесь более всего интересует его идея архетипа бога. Иными словами, это наше внутреннее расположение, предрасположенность к вере в бога, однако Юнг говорит об этом крайне двусмысленно.

Архетип не поддается прямому наблюдению, говорит он, мы догадываемся о нем лишь по косвенным признакам или с помощью интуиции. Наблюдаемые темы – скажем, в мифологии – указывают на «содержание архетипов», но не на «форму архетипов». Это чем-то – хотя бы с виду – напоминает определение «блага» у Мура, где понятие невозможно определить, не исказив и не сузив идею. Все делает еще сложнее утверждение Юнга, что архетип Я очень близок – или почти с ним идентичен – архетипу бога. В коллективном бессознательном присутствуют архетипы «целостности» и «совершенства» (образ Иисуса, скажем), и цель жизни найти в процессе (как он это называл) «индивидуации» в личном и коллективном бессознательном такое равновесие, чтобы между архетипом Я и архетипом бога существовала гармония.

Несомненно, это радикальные идеи (насколько они доступны пониманию) – но можно ли сказать, что они отражают доброе отношение к религии? Или это богохульство? Вот в чем проблема с Юнгом. Он считал, что его концепция коллективного бессознательного столь же важна, как и квантовая теория, но многие люди ее не понимают. (Несомненно, многие не понимают квантовой теории, но при этом могут создавать технологии, основанные на ней.) Критики говорили, что архетипы – это такая же метафизика, как идеи у Платона, и что, хотя Клод Леви-Стросс и Ноам Хомский после Юнга обнаружили «глубинные структуры» в антропологии и лингвистике, они не произвели переворота в наших представлениях, как то сделала квантовая теория.

Юнг был убежден в том, что современный мир находится в состоянии духовного кризиса, который был последствием секуляризации, материализма и экстраверсии. Но он не призывал вернуться в церковь – для него организованная религия была «духовной смертью». Он думал, что нам нужно «не жалеть никаких сил ради духовной жизни», для чего надо восстановить связи с миром мифа. «Мифы – говорил он, – отражают жизнь точнее, чем науки. Человек не выносит бессмысленной жизни… смысл рождается из неопровержимого заявления нашего Я о себе… Вопрос, имеет ли человек отношение к чему-то бесконечному или нет, имеет здесь решающее значение… Этот космический вопрос есть фундаментальное требование Я». Как отмечает Энтони Стивенс, сам Юнг с благоговением относился к бессознательному, воображению, трансцендентному и гнозису (под чем он понимал познание через свой опыт, а не с помощью книг или готовых представлений) и ждал того же от других. По словам Эриха Фромма, бессознательное у Фрейда содержит в основном людские пороки, а у Юнга в основном мудрость человека.[523]