по себе и затянуло меня, как под воду.

14

О том же размышлял и брат Эберхардус, предатель, который вовсе не был плохим человеком, но только лишь дал слабину. Брат Ангелиус был на него сердит и с ним не разговаривал, но брат Эберхардус знал его доброе сердце и потому сумел подольститься. И в конце концов брат Ангелиус сказал ему с гневом:

– Ну, что тебе? Говори и уходи поскорее, пока я не ударил тебя вот этой медной сковородой!

– Плохо мне, брат Ангелиус! – сказал Эберхардус и ударил себя в грудь. – По ночам не сплю.

– Вот и хорошо, что не спишь, – проворчал брат Ангелиус. – Ты ведь все рассказал, о чем говорить не следовало.

– Однако же брату Сарториусу я не навредил, – возразил брат Эберхардус.

– Зато навредил брату Герретье. Ему пальцы переломали и на смерть увезли.

– Это правда, – признал брат Эберхардус. – Но что же мне делать? Всеми органами чувств, которые мне отпущены, в том числе и теми, о существовании которых я ранее не подозревал, я ощущаю, как в аду варится для меня особая предательская похлебка и как добавляют туда зелье Иуды, сильно жгучее и жуть какое ужасное.

– Кто заслужил зелья Иуды, тот получит зелье Иуды, – отвечал брат Ангелиус сурово, насколько у него вообще получалось говорить сурово. – Как тебе избегнуть этого? Предательство – такая вещь, которую исправить невозможно.

– Если уж не удалось спасти ни брата Альбертина, ни брата Герретье, – сказал Эберхардус, – то следует, по крайней мере, помочь брату Январю.

– Ну так иди и сражайся в его войсках! – сказал брат Ангелиус. – К чему сидеть на моей кухне и вести все эти плаксивые разговоры?

– Тебе-то хорошо, – огрызнулся брат Эберхардус. – Тебя-то не пытали, тебя-то не поставили перед страшным выбором, вот ты и вышел чистеньким из этой истории. Я бы еще посмотрел на тебя, если бы инквизиция взялась за тебя как следует.

– В мире все так устроено, – отвечал брат Ангелиус, – что если человеку не дано выдержать какое-то испытание, то оно ему и не посылается. А если дано, то посылается. Стало быть, ты мог бы и выдержать, но не выдержал, а я бы в любом случае не выдержал, так что испытывать меня было бы нечестно.

– В свою пользу всякий горазд рассуждать, – вздохнул брат Эберхардус. – А я вот что думаю. Войско у Гервина изрядное, но ему никогда не победить, потому что против него будут высылать все более сильные армии и одна из них его погубит.

– Если даже ты, сидя в обители, об этом знаешь, – думаешь, Гервин ван дер Зее об этом не знает?

– Он-то знает, но когда начинается прилив, никому его не избегнуть: против волны пойдешь – погибнешь, с волной пойдешь – погибнешь. Это дорога к смерти, как, впрочем, и любая другая. Сколько ни живи – конец один.

– К чему ты ведешь свое рассуждение? – спросил брат Ангелиус.

– У нас ведь сохранились те книги, по которым брат Сарториус читал, когда призывал из иных миров людей, рыб и прочих?

– Одна сохранилась, – сказал брат Ангелиус. – Та, самая страшная.

– Давай по ней почитаем.

Ангелиус долго молчал. Ходил по комнате, переставлял вещи, трогал стены, посидел на кровати, где когда-то лежал, захлебываясь кашлем, брат Сарториус. Постоял у окна, поковырял в носу и в ухе. Потом молча вышел и спустя бесконечно долгое время возвратился с книгой, завернутой в платок.

Книгу эту он бросил на пол и отошел от нее с видимым отвращением, а брат Эберхардус вынул уголек из жаровни и принялся чертить на полу круг. Уголек крошился, круг получался неровный, но уж как вышло – так вышло. Затем он сел на полу возле самой черной линии, развернул платок, раскрыл книгу и поднял голову к брату Ангелиусу.

– Ты уходи, – сказал он. – Незачем тебе в этом участвовать. Есть вещи, которые ты выдержать можешь, и есть вещи, перенести которые тебе не под силу. Нечестно было бы заставлять тебя участвовать в них.

Брат Ангелиус молча положил ладонь на голову брата Эберхардуса, а потом оторвал руку, повернулся и вышел.

Эберхардус посмотрел на странные буквы, складывающиеся в странные слова, закрыл глаза и начал вспоминать. Сначала ничего не происходило, кроме темноты и молчания, но потом из молчания донесся голос брата Сарториуса, заклинающий на все лады: «Приди, приди!» – и в темноте вспыхнули красным те самые буквы, только теперь Эберхардус понимал их значение. Зелье Иуды, которое варилось для него в ожидании его смерти, сделало его более прозорливым.

Он созерцал эти буквы, горевшие перед его глазами, и вдыхал запах серы, становившийся все сильнее, а когда открыл глаза, то увидел, что вокруг него кишит крошечное воинство. Малютки-рыцари верхом на конях и пехотинцы, и простолюдины с камнями и палками, и бешеные собаки, и злобные женщины, и странные демоны, одетые в кору деревьев и истыканные палками, и ножи, застрявшие в отсеченных ушах, и мыши со вспоротыми животами, в которых кишели совсем крохотные людишки, – все это хлынуло из пустоты и собралось в круге, очерченном угольком из жаровни.

Там, внутри круга, становилось все теснее, потому что существа все прибывали и прибывали. В конце концов они уже становились друг другу на головы, и целая колонна слипшихся между собой, дерущихся, визжащих, кричащих, царапающихся и кусающихся существ выросла посреди комнаты.

Брат Эберхардус с трудом захлопнул книгу, и только после этого приток существ прекратился. Но все они теснились, подпирая потолок, и готовы были разорвать друг друга.

Еще несколько минут брат Эберхардус смотрел на них, улыбаясь все более широкой и все более горькой улыбкой. А потом протянул руку и стер часть линии, прочерченной угольком.

Колонна обрушилась, и тысячи ног, щупалец, копыт, шипов, сапог, пяток, колес, кувшинов и стеклянных колб пробежались по Эберхардусу. Он был еще жив, когда последнее создание скрылось за дверью, и только после того, как облако серы опустилось из-под потолка и накрыло его, словно покрывалом, испустил дух. О том, что случилось с Эберхардусом потом, никто не знает, потому что он попал не на картину мастера Иеронимуса, а туда, откуда большинство людей никогда не возвращалось.

Огромное потустороннее войско вытекло из обители и помчалось по улицам города, сметая на своем пути все, что ни попадалось: и прилавки с товарами, и людей, и какие-то горшки с корзинами. Притом каждое из этих крошечных существ быстро начало расти, они как будто питались свежим воздухом да волей. Поначалу их вовсе не было видно – горожанам эта призрачная армия представала как бешеный ветер, как