и собирали старших школьников, и прежде всего комсомольцев, чтобы наметить план этой работы.

Из короткого сбивчивого рассказа Нюси Борис узнал, что теперь и их класс будет учиться в гарнизоне, а не в том доме, где находилась квартира Алёшкиных. При этом Нюся лукавым голосом заметила;

— Так что Катеньку-то больше в окошко не сможешь рассматривать, не удастся!

Борис невольно покраснел, под своими одеждами ему даже жарко стало: так, значит, они видели, когда он украдкой из-за занавески смотрел, как на переменах девочки играют…

Катя, до сих пор слушавшая болтовню Нюси довольно спокойно, тут не выдержала и, вскинув вверх свои пушистые, чуть припорошенные тающим снегом ресницы, взглянула на Бориса, имевшего и от холода, и от смущения довольно-таки жалкий вид, и, дёрнув Нюську за рукав, сказала:

— Хватит болтать-то, пойдём скорее, на собрание опоздаем!

Но прежде чем они ушли, Борис успел выяснить, что сегодня в клубе обещали кино, и они смогут увидеться. Хотя это было сказано не ему, но он-то почувствовал, эти слова предназначались и для его ушей, потому что к той фразе, которую мы только что привели, Катя добавила:

— Вечером успеешь всё выболтать, ведь сегодня кино…

За эти слова Борис был бесконечно благодарен! Он уступил дорогу девушкам и, ещё больше согнувшись от встречного ветра, прижимая развевающиеся полы длинной шинели, радостно зашагал к дому.

Кроме папы, занятого где-то на складе, все остальные члены семьи Алёшкиных сидели за вечерним чаем. Появление Бори-большого было встречено радостными воплями его младших братишек, приветливым взглядом сестры и ласковым поцелуем мачехи.

— Что же ты не носишь свой полушубок? — спросила она. — Смотри, какая вьюга, ведь простудишься! Да когда же ты приехал? Я что-то не слыхала никакого поезда…

А надо сказать, что домик, в котором жили Алёшкины, находился так близко от железнодорожной линии, что прохождение поезда вызывало дребезжание стёкол в окнах и посуды в буфете.

— Да полушубок-то у меня больно тяжёлый. А я ведь во Владивосток ездил, в уком комсомола, отчёт об одной работе делал, — с гордостью ответил Борис, ставя на стол коробку с пирожными и становясь спиной к горячей печке.

Тем временем вернулся с работы и Яков Матвеевич, сел за стол. Во время чаепития Борис узнал частично уже известные ему новости о переменах, предстоящих в Шкотове. Узнал он о том, что с 1января 1925 года здесь будет свой райисполком, свои райкомы партии и комсомола и все прочие районные учреждения. Узнал также, что наконец принято окончательное решение об открытии в Шкотове школы крестьянской молодежи (ШКМ), что для неё отводится здание бывшей школы II ступени и что эта школа будет выпускать агрономов.

Узнал он также, что заведующим ШКМ назначен их знакомый учитель, Владимир Сергеевич Чибизов. Повторила ему мать и то, что семилетка, которая теперь будет в Шкотове, собрана вся в казарме, что её филиалы перевели туда и теперь брать с собой в школу Женю будет нельзя: далеко и холодно, и придётся мальчишке сидеть одному дома.

После чая, когда Люся уткнулась в своей комнатёнке в книжку, мальчики занялись игрой в шашки, а мачеха стала готовить обед на следующий день, отец прилёг на кровать и позвал к себе старшего сына:

— Ну, Борис, и задал ты мне страху!

Тот изумлённо взглянул на отца. Он не понял этой фразы, не знал, что же он такого сделал, чтобы так напугать отца. Никаких особых грехов, кроме вчерашнего кутежа у Митьки Сердеева, он за собой не помнил, а об этом кутеже отец никак не мог узнать.

— Садись-ка вот на стул, я тебе сейчас расскажу, что произошло в нашей владивостокской квартире прежде, чем я её покинул.

Борис ещё больше удивился, послушно сел на стул, придвинув его поближе к кровати отца, и приготовился слушать, а тот начал свой рассказ вполголоса, видно, не желая, чтобы содержание его стало известно младшим детям и жене.

— Понимаешь, — начал Яков Матвеевич, — когда вы все уехали из Владивостока, приехал Гетун Николай, ты его знаешь. Он получил новое назначение в губернском отделе ГПУ. Приехал он не один, а привёз с собой младшего братишку, парнишку 14 лет — Сеньку. Тот окончил школу I ступени, имевшуюся в их селе, и его родители, как и многие крестьяне, осознавшие, что для этого времени четырёх классов недостаточно, решили отправить Сеньку учиться дальше. Сперва предполагали послать его к родственникам в Шкотово, но, когда Николая перевели во Владивосток, то Сеньку отправили с ним. Гетун встретил меня как-то на улице, ведь ты знаешь, что губотдел ГПУ находился на углу нашей Бородинской и Алеутской улиц, а я как раз мимо на работу ходил, и он тоже туда шёл. Поговорили, он попросил помочь ему с квартирой, так как с момента приезда держал Сеньку в казарме при ГПУ и уже имел по этому поводу неприятности. Наша квартира пустовала, я ещё не знал, как скоро уеду, и пригласил их пожить у нас. Гетун пропадал на работе с утра до ночи, я возвращался со службы тоже поздно, таким образом, Сенька, вернувшись из школы и пообедав в столовой ГПУ, целый вечер хозяйничал дома один. Мальчишка он был довольно балованный, наводил в дом целую ораву приятелей, и они носились по двору и дому, играя в разбойников, в войну и т. п. Они гонялись друг за другом, стреляли из луков, рогаток и поднимали крик на целый квартал. Всё это прекращалось лишь только с моим возвращением, когда я всю эту компанию выдворял.

— В этот несчастный день я возвращался домой позже обычного, — продолжал рассказ Яков Матвеевич, — и первое, что мне бросилось в глаза, это большая толпа, собравшаяся около нашего дома, что-то горячо обсуждавшая. Тут же стояла санитарная машина. Я подумал, может быть, что-нибудь случилось с хозяйкой нашего дома — постоянно болевшей старушкой, оказалось иное. Когда я вошёл в квартиру, то увидел в комнате несколько человек из ГПУ. Один из них сидел за столом и что-то писал, напротив него стоял Николай Гетун, а в углу сидел, закрывши лицо руками, Сенька. У входа в спальню лежало чьё-то тело, прикрытое простынёй. Я остолбенел и тут только заметил, что Николай распоясан, без маузера, который также, как и карабин, обычно стоявший в углу его комнаты, лежал на столе против пишущего чекиста. Когда я вошёл, Гетун, указывая на меня, сказал:

— Вот хозяин этой квартиры — Яков Матвеевич Алёшкин.

Сидевший за столом взглянул на меня, подумал несколько минут и тихо произнёс:

— Ну вот и хорошо, он будет