Сказано — сделано. Сели на трамвай и через полчаса, проехав по всей Китайской улице, миновав Куперовскую падь, уже были на Первой Речке — так называлась ближайшая к Владивостоку железнодорожная станция.

Квартира Мити Сердеева находилась в нескольких шагах от последней трамвайной остановки. Она состояла из одной большой комнаты, занимавшей значительную часть низенького одноэтажного домишка, принадлежавшего вдове какого-то, довольно давно умершего, кондуктора. Женщина эта сама уже работать не могла и существовала только с того, что сдавала часть своего дома жильцам.

Сдавала она две комнаты: одну, большую — Дмитрию, вторую, поменьше — какой-то не то продавщице, не то официантке, а в третьей, самой маленькой, и кухне жила сама с дочкой, девицей лет 17. С ними же жила и ещё одна девушка лет 18, которая, по словам Мити, занималась неизвестно чем.

Сам Дмитрий оказался худощавым, невысоким человеком лет 23, со светло-каштановыми волосами, серыми глазами, довольно приятным лицом и живыми движениями. Говорил он чуть резковатым тенорком, слегка шепелявя.

Он встретил ребят в прихожей и отнёсся к ним весьма дружелюбно и приветливо. Как он заявил, они приехали как раз вовремя: в доме намечался небольшой сабантуй, а как потом выяснилось, солидная пьянка. Дело было в том, что он «прощался с Владивостоком и всеми своими старыми друзьями», так как получил новое назначение. Дмитрий сообщил:

— В самое ближайшее время, в новом 1925 году произойдёт реорганизация административного управления Дальнего Востока: образуется из Приморской губернии Приморская область, ликвидируются уезды и волости, вместо них будут организованы районы. Шкотово тоже станет районным центром. Не будет уисполкомов, а будут райисполкомы.

Вот его и посылали в Советскую Гавань — будущий районный центр, где после районного съезда Дмитрий станет работать в райисполкоме заместителем председателя. Сегодня он получил необходимые бумаги, расчёт и на днях отбывает к новому месту работы на пароходе, поэтому и был запланирован сабантуй.

— Осталось уладить одно небольшое дельце, — заметил он, — хорошо, что вы приехали, значит, сегодня кутнём!

Ещё дорогой Фёдор рассказал, что Митя уже 4 года, как состоял в РКП(б), всё время, пока на Дальнем Востоке была интервенция, он партизанил, в партизаны пошёл вместе со своими старшими братьями сразу, как окончил гимназию. Что один из его братьев погиб, а самого Митю ранили, правда, легко. Что Митя очень хороший оратор, развитой и начитанный человек, что он, как и все Сердеевы, музыкален, хотя и не так, как сам Фёдор. Что родители и другой брат его живут в Хабаровске, где у них есть свой дом. Сам Митя решил остаться в Приморье, где окончилась его партизанская служба. Рассказал Фёдор и о том, что при всех своих хороших качествах, Митя пристрастился к выпивке, и сейчас, по слухам, пьёт довольно часто.

— Впрочем, — добавил Федя, — у них в семье, как говорит отец, все выпить не дураки!

Узнав о предстоящем кутеже, наши друзья немного растерялись. Они ведь, кроме кваса и, в очень редких случаях, пива, ничего не пили, а тут, очевидно, предполагалось что-то посерьёзнее. Но и уйти теперь, когда уже попросились ночевать, было нельзя, да и Митя, заметив их колебание, сразу заявил:

— Нет, ребята, никуда я вас сейчас не отпущу! У нас и кавалеров не хватает: молодых девиц целых три, а я один, не справлюсь! Так что оставайтесь без разговоров. Мы с вас много за угощение не возьмём: дадите на пару бутылок водки, я пошлю сейчас, и хватит, что с молокососов взять? Да вы ведь всё равно больше-то и не выпьете…

Ребята, не задумываясь, выложили Мите по три рубля, которые тот и отнёс на кухню, откуда слышался женский смех и громкий разговор. Ребята разделись и прошли в Митину комнату, и, пока тот отсутствовал, видимо, давая задание на приобретение дополнительной выпивки и еды, и объяснял появление новых гостей, Фёдор, увидев висевшую на стене гитару, взял её и, усевшись на диван, стоявший у стены комнаты, начал с переборами и вариациями разыгрывать одну из любимых своих песен «Ах, Настасья, ты, Настасья, открывай-ка ворота».

Вернувшийся с кухни Митя подсел к Борису и стал его расспрашивать о жизни в Новонежине, о том, как ему понравилась семья Сердеевых, и вообще обо всём.

Борис не умел держать язык за зубами, и скоро Митя уже знал, что Борис — сын Якова Матвеевича, которого, оказывается, Дмитрий знал ещё по партизанской борьбе, ведь Алёшкин был партизанским связным. Борис этому удивился: дома отец никогда не говорил о своей связи с партизанами. Узнав же, что Борис служил в отряде при ГПУ и был ранен в схватке с бандитами, Митя проникся к своему собеседнику некоторым уважением, и их разговор принял ещё более дружеский и даже несколько интимный характер.

Вскоре и Борис уже знал, что Митя в этом году учился в совпартшколе, где познакомился с учительницей из села Угловое Милой Пашкевич. По службе он часто разъезжал по сёлам, конечно, бывал и в Угловом, у него с Милой завязалась дружба и, кажется, как он заявил, даже настоящая любовь.

— Понимаешь, Борис, девчонка запала мне в душу, да уж очень она упёртая! Вот уже почти год с ней встречаюсь, поцеловать ещё иногда позволит, а чтобы что-нибудь большее — ни-ни! Но я, кажется, всё-таки уломаю её. Завтра поеду и скажу, что уезжаю в Совгавань. Если хоть немного любит, пусть выходит за меня замуж и едет со мной. Ну а если откажется, так я её силой увезу!

Услышав такое признание, Борис чуть не проболтался, что и ему запала в душу девушка из той же семьи — следующая сестра, Катя, но вовремя сдержался, ведь это было пока только в его воображении: он с Катей-то и нескольких фраз не успел сказать, а наедине, уж не говоря о поцелуях, на которые он бы наверно и не решился, и вовсе с Катей ни разу не был. Ведь это можно Тину Сачёк поцеловать, Полю Медведь, ещё там кого-нибудь, а Катю — это непросто. Ей стоит только посмотреть на него, где уж тут решиться поцеловать?

Тем временем комната наполнилась народом, появилась хозяйка, для проводов нарядившаяся в какое-то очень старомодное платье, и три молодых девицы. Одна, старшая, очевидно, была довольно близка с Митей, потому что сразу же бесцеремонно села к нему на колени и обняла его шею рукой, другой она поздоровалась с Борисом. Вместе с девушками в комнату вошёл и парень лет 19,