он вместе с младшими стал накрывать стол, носить с кухни закуску, водку и всё это расставлять на столе.

Через некоторое время хозяйка пригласила всех садиться, сели и наши ребята. Как мы можем понять, на всякую еду они смотрели чуть ли не с явным отвращением: сан-сусистские пельмени ещё давали себя знать. И хотя угощение состояло из довольно вкусных вещей — и колбасы нескольких сортов, и рыбы солёной и копчёной, и жареной картошки с мясом, с икрой, и ещё множества разной еды, — наших друзей всё это не прельщало. Откровенно говоря, они думали только о том, чтобы как-нибудь поскорее улечься спать. Но тут, видно, этого ждать скоро не приходилось. Кроме закусок, стол был уставлен чуть ли не десятком бутылок водки, наливок и настоек, и Митя сказал, что пока всё это не будет выпито и съедено, из-за стола он никого не выпустит.

Как только все уселись, Дмитрий всем налил по полному, довольно большому (чуть поменьше чайного), стакану водки и предложил выпить за его счастливую дорогу. Напрасно Борис ссылался на свою пионерскую должность, на комсомольский запрет — Митя ничего признавать не хотел. А Фёдор сказал:

— Лучше выпей, Борис, он от тебя всё равно не отстанет, только врагом твоим на всю жизнь сделается.

Борису никак не улыбалось иметь своим врагом будущего родственника Кати Пашкевич, он ни на минуту не усомнился, что этот боевой парень сумеет-таки уломать Милу Пашкевич и увезет её с собой в Советскую Гавань.

Он зажмурился и, чокнувшись с Митей, одним духом выпил водку. Это был первый стакан водки в его жизни. К его удивлению, ничего с ним не случилось, больше того, он даже не опьянел сразу, как он боялся. Очевидно, сказалось то, что его желудок ещё был переполнен пельменями. Но зато после второго стакана, который в них влили чуть ли не силком, оба наши героя осоловели: один пел, другой рассказывал какие-то, очевидно, неприличные анекдоты, словом, гости стали вести себя так, что все, кто мог считаться в этой компании хозяевами, поспешили увести их из-за стола и уложить в постели, принадлежавшие младшим девушкам, прямо в одежде, заставив их только стянуть сапоги.

Митя был немного обижен и разочарован слабостью своего родственника и его друга, но, так как и сам уже находился в солидном подпитии, махнул на них рукой и одобрил их отправку в постель.

Правда, потом уже как-то Борис и Фёдор узнали, что он настоятельно требовал, чтобы девицы, на постели которых были уложены гости, отправились спать вместе с ними, и на этой почве даже устроил скандал. Но его сумел уговорить Андрей — кстати сказать, негласный жених, а пока откровенный поклонник хозяйской дочки, мол, парни в таком состоянии, что всё равно никуда не годятся, а девчонки ещё хотят выпить, и Митя, убеждённый его доводами, наконец, успокоился. Тем более что его вниманием овладела соседка по квартире, очевидно, имевшая на него определённые виды. Спустя время выяснилось, что она жила с Митей, но жениться на ней он никогда не собирался.

Девчонки же, как только стол опустел, удрали из дому. Уже гораздо позднее ребята узнали, что одна из них жила с китайцем, державшим лавчонку в этом же дворе, вот к нему-то догуливать эта компания и отправилась, оставив на своих кроватях непрошеных гостей.

Между прочим, это было счастьем для ребят. Ведь они имели при себе немаленькие по тем временам деньги — рублей по пятьдесят, и, если бы эти распутные девки отправились к гостям, они бы, конечно, эти деньги обнаружили, и остались бы наши герои с пустыми карманами.

Проснулись ребята почти одновременно, когда ещё было совсем темно. Некоторое время они просто не могли понять, где находятся, но затем постепенно вспомнили всё вчерашнее. Помогло этому и их состояние: головы болели, мутило, побаливал живот, и самым первым желанием было как можно скорее выбраться из этого вертепа и никогда в него не попадать. Убедившись, что их деньги целы, они быстро оделись и направились к двери. Но перед уходом Фёдор всё же решил заглянуть к Мите, чтобы проститься с ним. Приоткрыв дверь в его комнату, слабо освещённую лампадой, теплившейся перед тёмной иконой (хозяйка была женщиной богомольной и в каждой комнате держала иконы с лампадами перед ними), он, очевидно, увидел такую картину, что быстро прикрыл дверь и сдавленным голосом произнёс:

— Он там с бабой! Пойдём скорее!

До открытия магазинов было ещё много времени. На улице шёл небольшой снежок и дул сильный порывистый северо-восточный ветер. Было градусов 15 мороза, а у обоих друзей одежда находилась в таком состоянии, что даже и меньший мороз пробирал бы до костей. Доехав до центра города, они, ёжась от холода, прижимаясь друг к другу, бродили по Светланке, как две бездомные собачонки, и в душе оба ругали и водку, и Митю, и его затею с сабантуем, и себя, что вовремя не удрали от него, и вообще всё на свете.

Однако, эта двухчасовая прогулка по морозу им пошла на пользу, они, хотя и промёрзли основательно, но зато окончательно протрезвели: головы перестали болеть, и предстоявшие им покупки смогли совершить достаточно толково. А купили они, прежде всего, по паре ичигов — для их работы это была незаменимая обувь. Она существует только на Дальнем Востоке, впрочем, я сказал, существует — вернее нужно было сказать, существовала в то время, я не знаю, есть ли она там сейчас. Но тогда для охотников, рыбаков, людей, работавших в лесу, эта обувь являлась прямо-таки необходимой.

Кажется, я уже немного говорил о ней, повторюсь. Ичиги — это длинные, до пояса, к которому они прикреплялись специальными ремешками, сапоги, сшитые из толстой юфтевой кожи так, что имели только один шов сзади. Цельнокроеные, без головок и каблуков, они отличались тем, что совершенно не пропускали воду и имели очень маленький вес. На подошву и в носок накладывалось сено, около колена они подпоясывались специальным ремешком, такой же ремешок стягивал их у голеностопного сустава. Это была замечательная обувь!

В знакомом Борису китайском магазине на Пекинской улице они купили хорошего чёрного сукна. Ещё до поездки в город они решили сшить себе одинаковые костюмы: гимнастёрки с нагрудными карманами и широкие брюки-галифе, в то время это была самая модная одежда у большинства комсомольцев и партийцев. Сшить эти костюмы им пообещал стрелочник Леонов.

По-настоящему его фамилия имела другое произношение, ведь он по национальности был чехом, осевшим после пленения в Новонежине и женившимся на одной из