class="p1">— Красота моя нордическая! — Никки по ту сторону экрана тоже смеётся, улыбается широко и заразительно, как может только он, и сцепленные на затылке руки в стороны разводит. — Ты прекрасна и в шесть утра по-вашему. Доброе утро, Ветусь.

— Dobré ráno! Ты безбожно мне льстишь, Никки.

— Я говорю чистую правду, Ветка, — он подмигивает лукаво. — Время идёт, а красота нордическая не меняется. И всё также влипает в неприятности.

— Они меня сами находят.

— Я охотно в это верю, — Никки отзывается весело, и ехидство, обещая подвох, в чарующем голосе прорезается. — Такую красоту преступление не находить, да, Дим?

— Несомненно, — Дим хмыкает скептически.

Отрезвляюще.

И первый восторг от встречи пропадает, а я замечаю открытый на пропущенной паном Гербертом записи дневник Альжбеты, пометки карандашом и исписанные листы бумаги, какие-то расчёты. Цифры, сигмы, ипсилоны… математика.

Та, что когда-то изучалась.

Решалась вместо меня Любошем, ибо дальше квадратных уравнений я не ушла, увязла на функциях, пределах и опять же буквах, которые в алгебре вдруг откуда-то взялись. И с пани Властой, что настаивала на всестороннем образовании, я была в корне не согласна. Не понимала, где оно пригодиться может.

— Вы чего тут… делаете? Дим?

— Непереведённые тексты, — он отвечает, поясняет отрешенно, непонятным сухим тоном, что царапает, и руки с его плеч я убираю, выпрямляюсь, чтобы тут же отступить, вернуть положенную дистанцию. — Я подумал, что Альжбета могла их зашифровать.

— Она интересовалась науками точными, — я отзываюсь рассеяно.

И ещё шаг делаю.

Не понимаю, откуда тон подобный взялся, было же всё… хорошо.

Восемь дней.

Целую неделю, за которую мои завтраки и его кофе стали привычкой, как и вечерние долгие прогулки с Айтом. Мы обошли всю Кутна-Гору, все мощёные и узкие улицы старого города, и сладкую вату, заставляя рассмеяться, на одной из площадей Дим мне купил. Мы догуляли в один из вечеров до замка Качина, который для посещений, впрочем, был уже закрыт, но расстроиться от этого не получилось. Мы натолкнулись тогда на обратном пути на деревенских мальчишек, что воздушного змея запускали, и как надо, чтоб летел, Дим им показал.

Побежал наперегонки.

И мне, как девчонке, они попробовать всё же дали, доверили ответственное дело…

Он… он звонил домой, говорил, шатаясь по комнатам и строя мне смешные рожи, а после протягивал телефон, потому что тётя Инга хотела слышать меня, спрашивала банальное и жизненное, и Дима под его же возмущения мы обсуждали.

Мы ходили вместе в магазин за продуктами, спорили о виде хлеба, и молоко, про которое почему-то вечно забывалось, в последний момент клали… как настоящая семейная пара, которую я сама себе жутко напоминала, гнала прочь сию крамольную мысль, но она издевательски больно возвращалась.

Особенно когда Дим улыбался.

Мне.

Только, видимо, мне… показалось. Обманулось, что на двоих у нас ещё что-то быть может, что возможно вновь просто говорить.

— И мы тоже, Ветка. Помнишь? — Никки, перебивая мысли и возвращая, вклинивается, складывает пистолетом пальцы, чтобы в меня театрально выстрелить. — Атакуем тайные послания. Ciphertext-only attack[1]. Пух…

— Вы в школе ходили в кружок по криптографии. Дарийка рассказывала, — я припоминаю, хмурясь.

А он довольно соглашается:

— Ага. Таскались. И в соревнованиях я участвовал. Любимый ученик, между прочим, математички, гордость и талант. Правда, перед вашей средневековой умницей мой талант слегка пасует. Мы уже почти девять часов сидим.

Последнее он сообщает устало, уже серьёзно.

И зевает Никки не показательно.

— Правда, ничего толком не насидели, — Дим произносит тоже утомленно.

Трёт пальцами покрасневшие глаза, и, откидываясь на спинку стула, за пачкой папирос и зажигалкой он тянется, а я уже полную пепельницу замечаю, не говорю ничего про то, что столько дымить вредно.

Я лишь придвигаю, подумав, себе стул, на который с ногами забираюсь, беру ворох чёрканных-перечёрканных бумаг, дабы на множество вычислений, в которых ничего-то я не понимаю, взглянуть.

— Ну почему, — Никки возражает, сцепляет вновь пальцы на затылке и в потолок, видимо, уставляется. — Мы установили, что тексты точно зашифрованы и написаны на латыни… включили голову, так сказать.

— Латынь?

— Любимый язык возрожденной Европы, — он, отвечая, вновь смачно зевает, машет неопределенно рукой. — Ни одного знака с диакритикой, не считая двух спорных моментов, мы не нашли. Ну и шифровать на чешском языке, в котором сорок с лишним букв, куда быстрее за… замучаешься, чем на латыни.

— Тексты не слишком большие, но и не в пару слов, — Дим говорит задумчиво, словно для себя, но вслух, стучит папиросой о пепельницу. — Учитывая любовь к математике, то совсем простой шифр она бы не стала использовать, это банально.

— Атбаш, Цезаря и прочее мы исключили. Частотный анализ, ничего не дав, наши исключения подтвердил.

— Но записей довольно много и не дипломатическую переписку она вела, поэтому чересчур сложное использовать тоже было неразумно.

— Логично. И что у нас тогда остается? — Никки спрашивает глубокомысленно.

А Дим пожимает плечами, не отвечает.

Разглядывает меня.

Встает, когда бровь, поднимая голову от его формул и решений, я вопросительно вскидываю, не отвожу взгляда, почти забывая про Никки, что за нами наблюдает, не лезет. И по кухне Дим проходится, расхаживает, потирая затылок, туда-сюда.

Докуривает молча папиросу.

Чтобы к столу гарнитура в итоге прислониться, упереться в него руками позади себя.

— Надо перерыв, Дим, — Никки говорит меланхолично, закрывает глаза. — Мозги уже закипают. Мало того, что шифр, так ещё и язык. Я эту латынь… видал. В общем, как хочешь, а я спать. Мне ещё Лиску после обеда на вокзал ехать встречать. Вечером наберу.

— Давай, — Дим кивает, машет рукой. — Алисе привет.

— Сами вечером скажете, — Никки ухмыляется.

Прощается.

И ноутбук, сворачивая звонок, звучно булькает. Оставляет после себя звонкую тишину, в которой никто первым не заговаривает. Повисает, растягиваясь, время. Поют только птицы за окном и мой телефон.

Вибрирует.

Под ворохом бумаг, в которых его я откапываю, вижу пропущенный от Алехандро, что вчера мне, оказывается, тоже набирал, писал везде, и сообщения от него за цифру двадцать перевалили.

— Тебе цветы просили передать. Твой друг Алехандро, — Дим, наблюдая за мной, бросает слишком вежливо.

Отстраненно.

Просто вовремя.

А я, вглядываясь в него, экран телефона гашу, передумываю отвечать ювелирному принцу, из-за которого Дим сейчас… ревнует?

Нет.

Абсурдно и быть не может. Никогда не ревновал, и на свадьбу с Бьёрном он меня благословил, поздравил мило.

— Он мне не друг.

— Тебе виднее, кто он, Север, — Дим усмехается, отталкивается, чтобы ко мне подойти, выговорить спокойным тоном, от которого… больно. — Цветы в гостиной. Красивые, так что сказать спасибо не забудь.

— Я…

Я осекаюсь, потому что Алехандро снова звонит.

А