– Правильно! – обрадовался Хвостов. – А подушечек на лапе у волка сколько?

– Пять! – ответил Дельсюмяку, сомневаясь.

– Верно, сынок! Все пять хорошо отпечатались на крепком насте. Видно, звери крупные. Сейчас смотрите в оба. Они совсем недалеко.

Хвостов зарядил «зауэр», положил на колени и поднял хорей. Олени пошли к невысокой сопке, оставив в стороне волчьи следы. Хвостов увидел вешку, где стоял волчий капкан. Остановил упряжки. Взял ружье в руки, свистнул Мунси и на коротких охотничьих лыжах пошел к снежной яме, напоминающей медвежье логово. Были видны следы борьбы. На снегу валялись клочки волчьей шерсти, кости и краснели пятна крови. Из-под снега торчали зажимы капкана с обглоданной волчьей лапой.

– Ого! – воскликнул охотник. – Да тут голодная стая буянила. Съели собрата, волка-беляка. Жаль! Редкий для тундры. Ну ничего! Насторожу капкан еще. Первый волк, который ушел от меня. Посмотрим, кто кого объегорит!

Он взял с нарты часть оленьей тонкой лопатки, насторожил капкан, присыпал снегом, оставив наверху лишь приваду. Гусиным крылом замел свои и волчьи следы. А метрах в двух от капкана поставил ивняковую ветку. Перекрестил место и вернулся к детям.

– Сегодня не повезло. Не смогу я вам показать добычу. Но не расстраивайтесь! Мы с вами все равно волка добудем! Именно на этом месте!

И Мотюмяку заработал хореем. Аргиш догнали через полчаса. Подъехал Тубяку:

– Больно быстро обкрутились. А где добыча?

Хоняку вздохнул:

– Съели добычу волки. Клочья да кости остались.

– Да, верно говорит! Своя стая и сожрала. А зверь попался редкостный – беляк, – подтвердил Мотюмяку. – Было пять. От капкана ушли четыре. Где-то здесь кружат. Так что поглядывай. Капкан я снова зарядил. Пусть стоит, есть не просит. Глядишь, какой-нибудь волчище с голодухи и клюнет.

Тубяку с сомнением смотрел на хозяина.

– А ты не боишься волков?

– Боюсь их зубов, особенно на оленях. Однако страха при встречах с ними не испытываю, как и с собаками. Боюсь внезапности. Можно не успеть прицелиться. Мой «зауэр» еще ни разу не подвел. Бьет наверняка. А когда стая волков мчится за упряжкой, то олени боятся сильнее, чем человек. Ты ни разу не пережил волчью погоню?

– Не приходилось, хотя пастушу десять зим, – ответил Тубяку.

– А я уже раз пять спасался от погони. Причем без выстрелов. Впервые перетрясся сильно, когда казалось, что волки вот-вот взлетят на спины моих быков. И, считай, каюк оленям. У меня тогда была шестерка крепких самцов. Накатанная, бегучая. Версты две уже идет погоня. Хлопья пены вылетают из оленьих ртов. Да и волки, вижу, притомились. И тут у меня из нарты падает конец веревки, длиной аршин десять, и начинает виться перед их носами. Бегут, рычат на ходу, принюхиваются по очереди к концу веревки. Видно, не поймут, что за штука. Пробежали еще аршин сто – и остановились. Сидят на снегу и воют вслед убегающей упряжке.

Я задумался, что их остановило? И стал ждать новой встречи с волками. Теперь я к концу веревки привязал роскошную ветку ивняка. Поехал туда, где пастухи встречали волков. И снова погоня, и снова – веревка. Я сдерживаю быков, готовых порвать постромки от страха. А волки снова начали по очереди вертеться вокруг уходящего от них конца с веткой ивняка. Пробежали саженей двести и застыли, вытянув морды, потом завыли на разные голоса. От воя у меня волосы встали дыбом. Олени зашлись, заступили ногами за постромки и замедлили бег. Их силы были уже на исходе. Я с трудом развернул быков поперек нарты. Они топтались на месте и дрожали от страха, хотя волки остановились где-то далеко. Я до сих пор не понял: что их останавливает?! Но при встречах с волками всегда сбрасываю с нарт веревку. И ни разу не было сбоя. Так что, Тубяку, завяжи узелок на память. Авось пригодится в кочевой жизни.

Тубяку, едучи рядом, ловил каждое слово хозяина. Но себе задавал вопрос: верить или нет его россказням? Хотя знал, Мотюмяку Евфимович не пустомеля и в назидание каюру вряд ли мог советовать охотничьи побасенки. Хвостов, заметив сомнение у Тубяку, сказал:

– Все, что я сказал, – сущая правда. Говорил не только тебе, но и детям, Хоняку и Дельсюмяку. Думаю, мой опыт вам пригодится.

На третий день обоз прибыл на стоянку Буторина. Мотюмяку дал сутки на отдых. Степан Варфоломеевич с ним и его сыновьями смотрели, как идет разгрузка кирпича. Буторин скептически цокал языком и укорял Хвостова:

– Ох, боюсь за кирпич! В нем еле-еле душа в теле. Каменщики клали печь в бане. Намаялись, бедолаги! Не зря старая церковь трещала по швам. Вечная мерзлота оказалась не такой уж вечной. А кирпичу не меньше чем лет сто в субботу.

Упряжки длинной цепочкой подтягивались к помостам. Нарты освобождались от кирпича. Его сложили на деревянные поддоны и накрыли доской в виде двускатной крыши от летних дождей. Уставшие пастухи выпрягали оленей и угоняли с Угольного ручья в пасущееся невдалеке рудничное стадо.

Мотюмяку Евфимович разводил руками:

– Жаль, но другого кирпича у купца нет. А заказать огнеупорный, видно, денег жалко. Надеется, пробную плавку и этот выдержит. Когда медь получит, может, тогда закажет кондовый кирпич для других печей. А может, боится затевать большое дело. На залежи нет никаких бумаг ни из губернии, ни из Петербурга. А вести добычу на государевых землях без разрешения его величества – дело подсудное. Сотников от губернатора далеко, Кытманов рядом, а аренду не оформил. Хотя заявочный столб стоит на Сотниковых. Видно, не хочет рисковать старый пройдоха. Знает, золотые прииски да пароходство и доходнее, и менее рисковое.

Степан Варфоломеевич мягко гладил бороду:

– Так-то оно так! Вроде не наше холопье дело, как говорили в старину. Но жаль Сотникова. Печь развалится от жара, кого потом винить? Или как в той поговорке: «Быть ненастью, да дождь помешал!»

– Понимаешь, Степан Варфоломеевич! Знает об этом Киприян Михайлович. Знает, что подобное может случиться, и Петр Михайлович. Но последний что-то выжидает. То ли меж ними кошка перебежала? И Киприяна никто не сдерживает. Хозяин же полностью положился на Инютина, хотя знает, штейгер – не дока в плавке. Он говорил Киприяну, что такой кирпич даже на банную каменку слаб. А у Киприяна зуд на медь. Уперся! Ничем не остановить! И рассудительность, и осторожность потерял! Хочет и Петру, и Кытманову доказать, он и без них руду добудет. А возможно, Кытманов подзадорил, посулил большие барыши. Тот, чувствую, любит на чужих оленях в рай въезжать.

– Но вы ведь други! Может, Мотюмяку Евфимович, переможешь его умом. Выложи ему мои и твои сумления. Чтобы он потом не мог упрекнуть ни тебя, ни меня, что загодя не предупредили. Не остановили. Ведь не мудрено голову сломить, мудрено приставить.

– Я понял, Степан Варфоломеевич! Не кручинься! Авось все будет, как задумано. И наши мытарства сторицей оправдаются. А то, о чем ты говорил, обязательно передам Сотникову.

Дети Хвостова стояли рядом и не вслушивались в разговор взрослых. Буторин прижал их к себе: