Мастерс мыслил стратегически, хоть и слегка резко, но всегда подкреплял свои идеи документально. Как он мог так поставить институт под удар в этот раз? В СМИ хватало критики, но никто не нападал на фундаментальную целостность книги. Никто не представлял, какие волнения происходят в клинике. «В то время я пришел к выводу, что теории Билла о конверсионной терапии были в большей степени плодом его воображения, нежели терапевтическим исследованием с научными данными, так что я сильно призадумался, – признавался Колодни, говоря в возможных последствиях. – Отношение к их работе со стороны профессионального сообщества и прочей публики явно изменилось».

Смущенная и огорченная происходящим, Джонсон поклялась, что больше не позволит Мастерсу оказаться в таком положении. В начале 1980-х она снова стала проводить много времени в клинике. «Джини поняла, что он [Мастерс] становится неуправляемым, что ему опасно доверять принятие решений, – говорил Колодни. – Соответственно, она постаралась взять бразды правления институтом в свои руки». Особенно явно эта смена власти стала заметна в 1982 году, когда Институт Мастерса и Джонсон переехал из помещения на бульваре Форест-Парк, 4910, в новое ухоженное здание неподалеку. Джонсон лично контролировала переезд и распределяла помещения. С тех пор ни у кого не осталось сомнений, кто именно будет принимать главные решения. «Джини заняла более просторный и красивый угловой кабинет, а Биллу достался намного меньший, – вспоминал Колодни. – Очень символично».

Когда посторонние обратили внимание на смену ролей, Мастерс попытался отшутиться. «Я нанял ее работать на меня, а теперь я работаю на нее – это нормально, – отвечал он на вопрос одной журналистки из Сент-Луиса. – Я – худший администратор в мире. Меня интересует клиническая работа и исследования».

Глава 33

Обещания будущего

Вирджиния, царственная, в черном платье, вошла в элегантный актовый зал гостиницы под руку с Биллом Мастерсом, купаясь, как королева, в лучах восхищения почти четырех сотен аплодирующих стоя гостей. Мастерса и Джонсон приветствовали и уважали по всей стране, но такого приема, как в родном Сент-Луисе, им не оказывали нигде. Даже Мастерс со своим вечно каменным лицом не смог сдержать улыбки.

Ведущий мероприятия в Park Terrace Hilton представил их под легкие ритмы игравшего оркестра. Этим ноябрьским вечером 1984 года они ощущали запоздалое признание целого города во главе с губернатором-республиканцем от штата Миссури Китом Бондом. На ужине, стоившем 250 долларов с человека, особенно выделялись местный конгрессмен Джордж Хоблитцель, у жены которого Мастерс принимал роды, и новый президент журнала Playboy Кристи Хефнер, входящая в попечительский совет Института Мастерса и Джонсон. «Двое из самых выдающихся жителей Сент-Луиса до сих пор не удостоились здешнего публичного признания, – обратился к гостям распорядитель ужина, президент Вебстерского университета Ли Жердин. – А ведь им аплодирует весь мир!»

Празднование 25-й годовщины исследования человеческой сексуальности Мастерса и Джонсон было по большей части триумфальным вечером самой Вирджинии. Она лично продумала каждую деталь – от покрытых бордовыми скатертями столов с розами и белыми гардениями в огромных хрустальных вазах до стайки фотографов из СМИ, делающих снимки. Помимо рутинных дел в клинике, она теперь также занималась и публичным имиджем. Гости были поражены тем, как ей удалось заставить трех главных мужчин в ее жизни – доктора Мастерса, судью Ноа Вайнштейна и бывшего мужа Джорджа Джонсона – поладить между собой на этой встрече. «Я тогда первый и последний раз видела мистера Джонсона – он был похож на одного из вечно улыбающихся пассажиров круизного лайнера», – вспоминала Джун Доббс Баттс. В тот славный вечер исчезли все плохие воспоминания о Сент-Луисе. Были забыты раздражающие ночные звонки, профессиональные унижения, отстранение Университета Вашингтона от их клиники, подлые домыслы и грязные слухи о непристойностях, творящихся за закрытыми дверями. Даже если признание города было запоздалым, Мастерс и Джонсон были благодарны за него. «Мы всегда осознавали, что наша работа началась и лучше всего шла здесь, на Среднем Западе», – сказала Джонсон St. Louis Post-Dispatch, самой крупной газете города.

Мастерс произнес нечто похожее на прощальную речь. К 70-ти годам взгляд его стал более отстраненным и пустым, плечи ссутулились и опустились. Галстук-бабочка теперь висел под воротником как увядший цветок. «Тень времени накрывает меня, – мягко сказал он в микрофон. – Я прожил долгую жизнь. Мои противники некоторым образом успокоились – а некоторые уже и упокоились». Слушатели тихонько засмеялись над такой резкой, но правдивой репликой Мастерса в адрес критиков. Он говорил как человек, завершивший свою работу. «Пора уступить место молодым, – подытожил он. – Думаю, я сделаю это не очень изящно, но и вправду – пора».

Джонсон же, в свои 59 лет смотрящая в будущее, просто наслаждалась самым славным периодом своей жизни, сопровождаемым признанием и тем личным успехом, который редко к кому приходит в профессиональном смысле. Ее муж, похоже, отправлялся на пенсию, а Джонсон, как всегда энергичная и бодрая, была не готова уходить на покой. «Не могу сказать, что Билл не хотел бы тихо жить на солнечном пляже у воды, – уверяла она репортера. – Но это желание не так велико, чтобы бросить столь важное для нас дело».

Американские СМИ все больше становились одержимы сексом, и для них Вирджиния Джонсон оставалась фигурой захватывающей – зрелой и очень земной женщиной, понимающей, наверное, многие из сложнейших загадок жизни. «В то время, когда она говорила о сексе, это была революция, – вспоминала Хелен Гёрли Браун, тогдашний редактор Cosmopolitan, уговорившая Вирджинию дать для журнала интервью о личной жизни. – Она была мудрой, разумной и убедительной. И все, что мы говорили о женской сексуальности, имело к ней прямое отношение».

Писатель Гэй Тализ, работавший над книгой «Жена ближнего твоего» – собственной историей сексуальной революции в Америке, – несколькими годами ранее пытался убедить Мастерса и Джонсон рассказать об их жизни.

– Как часто вы занимаетесь любовью? – спросил он после окончания их выступления на съезде Американского общества издателей прессы.

Джонсон улыбнулась Тализу как непослушному мальчишке.

– Да кто ж считает? – скромно ответила она.

Несколько сотен журналистов восторженно зааплодировали.

Имена Мастерса и Джонсон звучали повсюду, но их самих было трудно поймать. Их слава, их массовая известность стали поводом для шуток среди карикатуристов и выступавших по ночам комиков. «Гляди, дружище, – оказывается, люди ездят в Сент-Луис, не только чтобы посмотреть на Мастерса и Джонсон!» – гласила подпись к картинке в журнале The New Yorker, одна из нескольких, взятых в рамку и помещенных в клинике на стену. На другой картинке врач в белом халате говорил скептически смотрящей девице: «А приборы показывают, что был!» На еще одной были нарисованы две дамы