– Так он вроде мигает, что согласен.

– А к рапорту я его миганья пришью? Или мне веки вырвать и на булавках подколоть? Так, мол, и так, смотрите, вот, в знак согласия подполковника японской разведки Накаямы, прилагаю оба его века, мигавшие в знак этого самого согласия?

– Виноват, не подумал, товарищ капитан.

– А ты и не должен. Не твоя это забота – думать. Твое дело в замочную скважину смотреть да в рапорте все увиденное точно отражать. А думать и побашковитее тебя люди найдутся.

Захаров обиделся и замолчал. Через минуту доложил:

– Все готово. Все переснял.

– Точно все?

– Точно. Дело нехитрое. Обучены.

– Молодцы, что обучены. – Заманилов перестал, наконец, суетиться, пытаясь привести подполковника в приличный вид, и остановился. – Знаешь что? Давай-ка мы его для верности тоже сфотографируем.

– В смысле? На документы?

– Ага. Вот именно что на документы. На документ. Один. Самый что ни на есть убедительный документ. Возьми камеру и встань вон туда, чтобы он с открытым сейфом в кадр попал.

Захаров переместился в противоположный угол комнаты, и подполковник, поняв, что происходит, глухо застонал от ненависти и бессилия. Раздались очередные щелчки затвора камеры. Заманилов, которому явно не давали покоя лавры режиссера, снова принялся метаться по комнате в попытках усовершенствовать мизансцену. Он пошире открывал дверь, доставал из сейфа и убирал обратно совершенно секретные документы, раскладывал их на диване так, чтобы они попали в кадр, заставлял Захарова менять углы съемки, пытаясь повернуть бессильного подполковника лицом к камере. Накаяма беспомощно мычал, но отвернуть лицо и закрыть глаза сил у него не хватало. Заманилов начинал злиться. Когда атташе в очередной раз отвернулся, он чуть было не ударил его по лицу, но Захаров остановил его окриком:

– Товарищ капитан! Нельзя! Следов оставлять нельзя. Опят же – дипломат.

Взбешенный упорством Накаямы и этим напоминанием Захарова Заманилов психанул. Он схватил два листа из вынутых из сейфа бумаг и положил на плечи японцу как погоны.

– Сними его так, Захаров! А потом мы ему эти фото пришлем. В качестве напоминания! И пусть попробует отказаться от сотрудничества.

Защелкал затвор, и капитан госбезопасности раздухарился пуще прежнего.

– Погодь, Захаров! Подожди! Есть у меня мысль, идейка! – И Заманилов опрометью бросился из комнаты и вниз по лестнице. Измученный Накаяма получил передышку и осторожно открыл глаза. Лучше бы он этого не делал. Тогда он не увидел бы, что вернувшийся через полминуты старший из русских торжественно нес на вытянутых руках портрет императора, очевидно, замеченный им внизу, на рояле. Накаяма не знал, что, пытаясь догнать со смехом убегавшую от него Любу Вагнер, он, в то время еще державшийся на ногах, но уже решительно ничего не соображавший, сам сбил портрет с рояля и даже наступил на него сапогом. Если бы он остановился тогда, все тогда и кончилось бы, но он уже совсем перестал понимать, что происходит… И вот теперь лик обожаемого монарха был в грязных лапах врага. Накаяма с ужасом зажмурился и почувствовал, как силы покидают его.

Заманилов ринулся к японцу, пытаясь растормошить. Тщетно. Губы подполковника были плотно сжаты, глаза прикрыты, и капитан госбезопасности чуть было даже не решил, что атташе вновь потерял сознание, но заметил, как трепетали ноздри собиравшегося с последними силами японца.

– Захаров! Что смотришь? Снимай!

– Что снимать?

– Ну не меня же! – Заманилов пристроил рядом с секретными документами, разложенными рядом с головой Накаямы, портрет.

– Не видно ничего будет. Так, фотография какая-то, какие-то листки…

– Ах, не видно?! Ничего! Мы сейчас что-нибудь придумаем… Так, дай камеру. – Заманилов выхватил фотоаппарат из рук помощника и подтолкнул того к японцу: – Снимай с него штаны!

– В каком… в каком смысле?

– В прямом! Что непонятно?! Снимай штаны с него! Совсем не надо, до сапог спусти! Сейчас мы господина подполковника с его величеством императором запечатлеем. Вот это будет компромат так компромат! Обзавидуются!

Последнее, что запомнил Накаяма из событий той ночи, был падающий на пол рядом с его обнаженным бедром портрет обожаемого монарха. После этого он потерял сознание.

Он пришел в себя только утром, незадолго до того, как вернулись сторож и горничная с кухаркой. Голова раскалывалась, и он не сразу сообразил, что его еще что-то тревожит. По мере того как возвращались воспоминания, отступала боль в голове, но начинало разрываться сердце. Подполковник лежал полностью одетым на диване. В кабинете был наведен порядок, хотя по целому ряду деталей, значимость которых понимает любой хозяин своего жилища, Накаяма понял, что порядок это не обычный, не свой, чужой, наведенный врагом, чтобы скрыть следы преступления. С трудом сдерживая мучительные позывы тошноты, подполковник встал и проверил сейф. Он был закрыт и опечатан. Нащупал на поясе ключи, открыл. Бумаги были на месте, но лежали не как обычно, а валялись в чудовищном беспорядке, многие были сильно измяты. Значит, не приснилось…

В тот день на службу он не поехал. А на следующее утро горничная принесла ему пакет, положенный в почтовый ящик в калитке. Адреса отправителя на пакете не было, адрес получателя был написан по-русски и указан точно. Накаяма заперся у себя в кабинете, сел за стол и долго не решался вскрыть посылку, тупо уставившись на пакет и совершенно точно зная, что там, внутри. Прошло не меньше двух часов, когда он, вконец измученный, попросил себе чаю и, снова оставшись один, все-таки решился. Он пальцами разорвал плотную коричневую бумагу, из которой достал толстый конверт. Ножом вскрыл его, и на стол легла пачка фотографий, сделанных в тот вечер. Они были отвратительны все. Абсолютно все. Но самыми ужасными оказались снимки, сделанные после того, как подполковник потерял сознание. Заманилов дал волю фантазии, подыскивая подходящее место для размещения портрета императора на обнаженных чреслах японского разведчика и рядом с ними.

Накаяма прикрыл глаза и, стараясь не открывать их, сложил фото в стопку и переместил в пепельницу. Не глядя, накрыл конвертом, в котором они были получены, и только после этого позволил себе открыть глаза. Военный атташе встал, распахнул форточку и долго вдыхал морозный воздух. Повернувшись к столу, нашел спички и, все так же стараясь не смотреть на полученные