В самом начале сентября Пушкин в Нижнем. Он остановился в номерах купца Деулина, после чего побывал в бане и отдал визит нижегородскому губернатору М. П. Бутурлину, знакомится с городом. Нечаянно наткнулся на старого приятеля своего, Григорова, теперь, как оказалось, богатого нижегородского помещика, приехавшего в Нижний по каким-то делам, о которых он, однако, говорить избегал. Григоров был разодет по самой последней моде, причесан, надушен…

– Александр Сергеевич!.. Дорогой мой… Какое счастье!.. Бутылочку Клико?..

И, как ни сопротивлялся торопившийся Пушкин, – осень с ее ненастьем была на носу – он должен был пировать с ним на ярмарке, в лучшем трактире. Григоров не умолкал.

– Все строюсь, батюшка, Александр Сергеевич, – солидным тоном озабоченного деревенского хозяина говорил он. – Надо устраивать гнездо поудобнее: труд наш становится тяжеленек… Да и семья, может быть… Вы непременно должны заехать к нам.

– Непременно, непременно, – говорил Пушкин. – Но сперва надо кончить дело.

– Прекрасно. Тогда на обратном пути…

На следующий день Пушкин выезжает в Казань.

По пути он слушает рассказы о пугачевщине, записывает их. И скоро встало за Волгой прекрасное, розовое марево из восточной сказки – Казань со своим Кремлем и красивой башней Сумбекки. К вечеру 5 сентября он в Казани.

Не успел он въехать в город – пыльный и вонючий, был он вблизи на марево совсем не похож, – как сразу напоролся на одного своего старого приятеля Дурова, брата той Дуровой, которая, переодевшись мужчиной, дралась с французами. Пушкин встречался с ним на Кавказе, где Дуров был офицером. Теперь он служил городничим в Елабуге.

– Ба!.. Ну что, достали, наконец, ваши сто тысяч? – приветствовал он Пушкина.

У Дурова был пунктик: непременно достать сто тысяч. Ни о чем другом он и думать не мог. На Кавказе он часто будил Пушкина ночью:

– Александр Сергеевич, да неужто же нет никакого способа достать эти деньги?..

Положение Дурова, елабужского городничего, ничем в этом смысле не отличалось от положения знаменитого поэта Пушкина. Посмеявшись с чудаком и пожелав ему исполнения его пламенного желания, он начал свое дело: поскакал к Троицкой мельнице, по сибирскому тракту, где в свое время стоял станом Пугач, осмотрел Кремль, Арское поле, расспросил о Пугаче нескольких старожилов…

С жадным интересом отмечал он рассказы о деятельности в Поволжье знаменитого поэта Державина. Во время пугачевского бунта, в расстрелах деревень из пушек, в наказаниях разных и допросах под пыткой в застенках Державин проявил большое усердие. Он просил за свои труды чин полковника, но царица пожаловала его всего лишь чином коллежского советника и несколькими сотнями крестьянских душ. Но все же его действий она не одобрила и велела убрать его из армии.

Устав за день беготни и разговоров, вечером Пушкин зашел к профессору местного университета, Карлу Федоровичу Фуксу, тому самому, который при Магницком – как рассказывал об этом в Михайловском Пущин, Жанно – учил своих студентов искать в теле человека премудрость божественную.

Старик профессор, обстоятельнейший немец, много рассказывал своему знаменитому гостю о положении в провинции того просвещения, благодаря распространению которого судьба русского мужика улучшается со дня на день.

Только за полночь Пушкин покинул любезных хозяев, и, уезжая наутро, с почтовой станции он отправил жене профессора любезнейшую записочку:

«Милостивая Государыня, Александра Андреевна! С сердечной благодарностью посылаю Вам мой адрес и надеюсь, что обещание Ваше приехать в Петербург не есть одно любезное приветствие. Примите, Милостивая Государыня, изъявление моей глубокой признательности за ласковый прием путешественнику, которому долго памятно будет минутное пребывание его в Казани».

А Натали свой казанский день он описал так:

«…В Казани я таскался по окрестностям, по полям, по кабакам и попал на вечер к одной сорокалетней несносной бабе с вощеными зубами и с ногтями в грязи. Она развернула тетрадь и прочла мне стихов с двести, как ни в чем не бывало. Баратынский написал ей стихи и с удивительным бесстыдством расхвалил ее красоту и гений. Я так и ждал, что принужден буду ей написать в альбом, но бог помиловал; однако она взяла мой адрес и стращает меня приездом в Петербург, с чем тебя и поздравляю. Муж ее, умный и ученый немец, в нее влюблен и в изумлении от ее гения… Сегодня еду в Симбирск, отобедаю у губернатора, а к вечеру отправлюсь в Оренбург – последняя цель моего путешествия…»

В Симбирск Пушкин приехал засветло. Остановился он в гостинице, а вечером наносит визит губернатору Загряжскому, дальнему родственнику Гончаровых.

На следующий день он отправился в Языково, имение поэта Н. М. Языкова. Приехав туда, он застает там старшего брата поэта Петра Михайловича, который сообщил Пушкину подробности встречи главнокомандующего графа П. И. Панина с плененным Пугачевым, привезенным в Симбирск скованным по рукам и ногам в деревянной клетке. Здесь же он получил в дар одну из ценнейших рукописных книг своей коллекции – список неопубликованной хроники академика П. И. Рычкова «Описание шестимесячной осады Оренбурга».

Вернувшись в Симбирск, Пушкин встречается с появившимся в городе Н. М. Языковым и обедает в его доме, в котором участвовало несколько симбирских чиновников. Пушкин в этот день был особенно весел.

Пробыв в Симбирске несколько дней, Пушкин прощается с губернатором, который дарит ему карту Екатеринославской губернии 1821 года, и отправляется в Оренбург…

И опять бездонная, вся золотая осенняя Русь, и светлая ширь Волги, и огоньки бурлаков. Но вечером, под звездами, не было по сереньким деревням обычных хороводов: все Поволжье было захвачено неурожаем, и надвигался голод… Начались уже те места, где буйствовала разиновская вольница и где народное недовольство московскими воеводами было утоплено в крови.

Зайцы раздражали его чрезвычайно: то и дело перебегали они ему дорогу, суля беду. Действительно, вскоре один русак чрезвычайно подкузьмил его: не успел он юркнуть в придорожные кусты, как пристяжная лошадь сильно повредила ногу, и нужно было заехать передохнуть в усадьбу, которая на взгорье нежилась на осеннем солнышке…

Его приняли приветливо, как принимают только в русской глуши, где «столичная штучка» – явление редкое. И пока разбегавшаяся, взволнованная прислуга собирала с дорожки закусить, пожилая хозяйка, окруженная своими некрасивыми, в прыщах, робеющими дочерями, повела гостя по усадьбе.

О Пушкине они ничего и не слышали, потели и краснели перед гостем и на все его вопросы невпопад отвечали то «да-с», то «нет-с» и конфузились…

Кое-как закусив, он с радостью покинул этот приют невинной сельской мечтательности…

В другой