на базаре, она прочла стихи и раз, и два, и три… Нет, невозможно! Он раздевает ее перед всеми, он сравнивает ее с какими-то «вакханками», он говорит на всю Россию то, чего другие не говорят и самому близкому другу… И, вся в смятении, она готова была сквозь землю провалиться: от стыда, ревности и позора… «В нем совсем нет стыда», – подумала она. И это было жутко. Но еще более жутко было то, что она чувствовала, как это его бесстыдство иногда захватывает и ее, притягивает, соблазняет…

Под окнами загремела его карета. С бьющимся сердцем, вся красная, она, ничего не видя, заторопилась в спальню и затаилась там: только бы не видеть его в эту минуту!..

Подошли роды. И в то время как Натали корчилась в муках и кричала страшным криком, похожим больше на рев зверя, Пушкин в своем кабинете, потрясенный, то поднимал в небо бешено сжатые кулаки, то плакал. И эти страшные, омытые слезами моменты были точно светлым прорывом в какую-то новую, настоящую, углубленную жизнь, ничего общего не имеющую с той подкрашенной и насквозь лживой жизнью, которою они оба до того жили… И, когда все кончилось и обессиленная Натали встретила его с белых подушек прелестной, трогательной, просветленной улыбкой, он, целуя трясущимися губами ее горячие, влажные руки, все бессмысленно повторял:

– А, нет!.. Это решительно невозможно… Если это будет еще раз так, я просто убегу…

А она, с этой новой своей улыбкой, только сжимала тихонько его трепещущие руки, на глазах у обоих появились слезы, и в душах их точно лампадочки теплились… А рядом шла тихая суета с каким-то скрипящим белым тючком. То была их дочь… Крестили ее 6 июня и назвали Марией…

Но не прошло и нескольких недель, как обоих снова закрутили петербургские водовороты, и Пушкин сам рассказывал всем со смехом, как во время родов он плакал. Двери в новую жизнь тихонько закрылись, снова и снова дни и ночи их были полны грохота музыки в ярко освещенных залах, беснованиями ревности, неусыпными заботами, как бы достать денег – еще, еще, еще, еще!.. Не только опасности такой жизни, но и ее невыносимую тяготу он сознавал ясно, но, точно заколдованный, никак не мог сорвать с души своей ее проклятых цепей. Бешеная ревность охватывала его, и когда ему казалось, что она слишком уж кокетничает во время танцев со своим кавалером, под каким-нибудь предлогом вызывал ее к себе из кадрили или лансье и требовал, чтобы она немедленно ехала с ним домой. И она подчинялась. Все знали это и хихикали…

Натали после родов расцвела еще ослепительнее. Она блистала на балах и сгорала от чувства унижения и зависти перед другими, более крупными и блестящими светилами. Когда при разъезде швейцар с подъезда кричал в темноту: «Карету сочинителя Пушкина!», Натали буквально судороги сводили. Сочинителя Пушкина!.. И тут же, вслед: «Карету светлейшего князя Витгенштейна!..» Но зато, когда сам Николай I приглашал Натали на какой-нибудь танец, – он был весьма благосклонен к прекрасной москвичке – какая гордость, какое счастье, сколько разговоров во всей родне!..

Натали одевалась на вечер к Карамзиным, а он, поджидая ее, уже одетый, присел к своему заваленному бумагами рабочему столу. Он усердно работал в открытых ему царем архивах, собирая материалы по истории Петра I. И личность царя-реформатора, и вся эпоха чрезвычайно захватывали его своей яркостью, но с первых же шагов он понял, что сказать всей правды ни об эпохе, ни о личности царя ему не дадут, что он должен будет ограничиться официальной ложью, и это мутило его. Он на особых записочках – они лежали под тяжелым пресс-папье отдельной стопкой – записывал для себя то, что, он знал, ввести в общую картину ему будет невозможно…

Забыв не только о жене, но и о прелестной Долли Фикельмон, которая, сдавшись на его моления, назначила ему, наконец, в эту ночь свидание в своем дворце, он погрузился в ту жизнь, которая кипела среди этих гиблых петербургских болот сто лет тому назад, когда тут творил и буйствовал царь-зверь, царь-великан, царь-чудо.

Какие картины!.. Какая силища!.. Какой блеск красок!.. Основание Петербурга, бунт стрельцов, Полтава, прутский поход, действа всешутейшего собора, визит в Версаль, плотницкая работа на верфях Голландии, ужасная, грязная смерть… – если тут не показать свои силы, так где же еще?! Но – Николай Павлович и тут становился на дороге и умерщвлял в зародыше еще не начатый труд! Только что на сцене появилось грибоедовское «Горе от ума», изуродованное настолько, что публика, знавшая комедию по бесчисленным рукописям, острила, что после цензора в ней осталось много горя, но никакого ума…

Пушкин уронил голову на руки и так сидел над своими рукописями.

– Ты готов? А я тебя ждала у себя…

Он оглянулся: вся в розовом газе, с обнаженной грудью и руками, она стояла перед ним, как какое-то нежное, прекраснейшее сновидение. Охваченный восторгом, он, широко раскрыв руки, бросился было к ней.

– Что ты?! – испуганно отстранилась она. – Вот сумасшедший!.. Ты все изомнешь… Едем, едем…

И карета, светя фонарями и покачиваясь, покатилась. Под колесами остро визжал снег: было очень морозно…

Рослая, величественная и до сих пор красивая Е. А. Карамзина, вдова знаменитого историка, приветливо встретила Пушкиных. В ярко освещенных парадных комнатах уже гудел нарядный рой гостей. Со стены, высокомерно прищурившись, смотрело на всех умное лицо покойного Карамзина. Пушкин обратился к дамам, сияющим ему навстречу улыбками… Душой прошла полоса тоски: вот тратит свою жизнь на все эти пустяки, а в нем – это он чувствовал несомненно – столько возможностей!.. Что из того, что царь душит в зародыше его труд? Ведь не вечно же он будет на цепи… Может быть, придет день, он выедет за границу и там напечатает все. Но, любезно улыбаясь, он расшаркивался направо и налево, перед мужчинами сыпал каламбурами, перед дамами любезностями и, когда видел, как шепот восхищения и зависти встречал и провожал его Натали, не мог не чувствовать в себе прилива нелепой, но приятной гордости…

Недавно вернувшийся из заграницы Соболевский встретил Пушкина улыбкой.

– А я все хотел сказать тебе, как много ты, как поэт, теряешь, сидя постоянно в этой петербургской клетке, – сказал он. – Ты непременно должен завоевать доверие наверху и проехаться по Европе. Ты не поверишь, как это освежает и расширяет… Во Франкфурте я с Николаем Тургеневым встретился, – вдруг чему-то рассмеялся он. – И затащил он меня Шопенгауэра смотреть: ты знаешь, Николаю до всего дело. Ну, застали мы нашего немца в его