Одно время мне казалось, что очереди в нашей стране изжили окончательно. Про туберкулез еще при социализме тоже хвалились, что окончательно, а теперь в больницах коек не хватает — уже очередь. Кстати, про туберкулез: говорят, в нашем следственном изоляторе зэки спрессованы плотней, чем быстрорастворимая корейская лапша, но туда, вроде, очередей нет… Нынче летом на Красном проспекте я увидел толпу. Чисто из любопытства поинтересовался. Оказалось, народ стоит в немецкое представительство за визами — то ли насовсем свинтить, то ли проветриться. И вот теперь БТИ… А тут еще жара. Пот и вонь. Филимонов прав оказался, как в воду глядел — холодный дождь кончился в субботу к вечеру, а в понедельник вернулся зной.

— Встань сюда, — велел Сердцев, пристраивая меня в одну из очередей за довольно миловидной женщиной лет сорока.

А сам исчез. Время потянулось. Я успел прослушать несколько житейских историй, связанных с актами многоступенчатого обмена, дарения, купли и продажи квадратных метров. Особенно не стеснялись в подробностях толстые бабки, которых в любой очереди больше половины. Интеллигентный юноша с сотовым телефоном сообщил, что раньше в БТИ существовала система платных услуг. Любую услугу оформляли за пятнадцать секунд, называлось — за срочность. Но потом антимонопольный комитет усмотрел в этом нарушение закона, и срочность обратно поменяли на вечность.

Миловидная сорокалетняя подруга передо мной молчала, без конца перебирая кипу бумаг в своих руках. Заглядывая туда от скуки краем глаза, я успел понять, что на нее с мужем приходится две квартиры — трехкомнатная действующая и двухкомнатная недостроенная. Они жили счастливо и, вероятно, небедно, но любовь кончилась… И началась новая, похоже, что у мужа. Теперь люди разводятся и делят квадратные метры. Женщина стояла такая несчастная, что меня прямо подмывало обратиться к ней со словами утешения, в том смысле, что все — фигня, и семья — фигня, и любовь — фигня, и вообще все вернется, тем более, что она такая милая…

Пока собирался, появился Сердцев и к удовольствию позадистоящих выдернул меня из очереди.

— Какой кошмар! — я с наслаждением отхлебнул от горячего вина свободы. — Говорят, раньше здесь было срочное обслуживание — за деньги. Потом его отменили.

По улице Трудовой шагали счастливые свободные от очередей люди, правда всем было жарко.

— Что значит — раньше? — удивился Сердцев. — Оно здесь всегда было. И сейчас есть. Как это можно отменить обслуживание за деньги?! Так-с… Сейчас налоговая… Успеем до обеда.

Мы сели в его неяркую, распаренную «шестерку». Я накинул ремень…

Есть же люди, которые понимают законы миропорядка и умело их используют! Вот он — талант. Сердцев — талантливая натура… А я, наоборот, никогда не умел правильно улыбнуться секретарше в приемной какого-нибудь туза. Улыбался, конечно, как без этого обойтись, если работаешь начальником «Военторга». Но всегда получалось негармонично, и я же первый это понимал. С другой стороны, мне и не нужно улыбаться. Есть люди, использующие законы, — это энергичный балагур Сердцев, а есть те, кто эти законы создает. Я из последней категории… Я вершу для себя свою свободу.

…Возле светофора на углу Орджоникидзе и Красного проспекта, дожидаясь зеленого сигнала, стояла… Катя. В сиреневой блузке и светлой юбке ниже колен. А каблук был тонкий и длинный, а коричневая от загара голень была тонкая и длинная, как башня в Останкино. Длинные юбки — это ее стиль. На невысоком подиуме кафе «Лебедь» танцует девушка в самых, какие ни на есть, откровенных нарядах — кожаных ремнях, трусиках, состоящих из трех нитей и равнобедренного треугольника прозрачной ткани с длиной грани шестьдесят миллиметров, а в остальной жизни — всегда ниже колена. Ниже травы. Травы-отравы. Пенистый поток отравы ударил в голову.

— Притормози, пожалуйста, — попросил я.

— Зачем?

— Остановись.

— О’кей, только свернем за угол. Здесь же нельзя…

— Остановись, я сказал!

Таким голосом на расстреле командуют: «Пли!»

Сердцев испугался и резко утопил тормоз. Позади акульим манером вильнул большой «мерс», в бирюзовой полировке которого отражалась вся полнота жизни.

— Я сейчас, — пообещал я, выбираясь из машины.

Из «мерса» на меня смотрели две пары рассерженных самоуверенных глаз. Однако сейчас полноты жизни во мне было больше, чем в трех «Мерседесах», и ребята сочли за лучшее выругаться внутри машины и не связываться с психопатами из «шестерки». А может, на дело спешили. Как это у них называется — «на стрелку».

— Привет, — сказал я, догоняя Катю.

Я хотел схватить ее за руку, но не решился. С предельным равнодушием она могла сказать «Привет» и пойти дальше, могла вообще ничего не ответить, бросить безразличный взгляд и пойти дальше, могла сказать: «Не подходи ко мне больше никогда» и пойти дальше. Но она остановилась и молча уставилась на меня.

— Мне нужно пятнадцать минут, чтобы с тобой поговорить, — сказал я. — Я не буду ныть и не буду тебя уговаривать. И никогда больше не буду к тебе приставать. Я вообще завтра уезжаю…

— Куда? — спросила Катя.

— Неважно куда, важно, что отсюда и насовсем.

Она пожала плечами:

— Пожалуйста. Хоть шестнадцать. Я имею в виду минут. Мы же не в Государственной думе, где живут по регламенту.

Ей-богу, не ожидал от нее такой отзывчивости.

— Когда ты можешь? — спросил я.

— Да хоть сейчас. Я как раз собиралась перекусить. Можешь составить компанию.

Развернувшись, Сердцев припарковался у кромки тротуара неподалеку и метал вопросительные взгляды.

— А позже нельзя? — я пытался грамотно распределить свое время, чтобы успеть все. — Часа через два или вечером.

— Позже нельзя, — отрезала Катя.

Редкостный идиот! Появляется шанс, а я еще торгуюсь.

Я попросил Катю обождать секунду и подошел к машине Сердцева.

— Ну ты чего?! — возмутился тот. — Время — деньги!

Между прочим, твои.

— Слушай, — таким просящим тоном верующие просят Господа об особой милости, — я не могу сейчас ехать.

— Ничего себе! А что за дела-то?

— Ну, не могу, понимаешь.

— Квартиру раздумал продавать?

— Нет.

— Если нет, тогда садись и поехали, а то не успеем.

— Димыч, друг, ты не мог бы один съездить?

— Как это один?

— Какая разница, кто приедет? Там же не на человека смотрят, а на документы. Все документы у тебя. Скажи, что я заболел.

— Поносом, что ли?

— Хоть чем… Знаешь, что? Мы договорились за восемьдесят? Короче, теперь семьдесят пять! Сделаешь?

Сначала Сердцев из-за моего плеча пристально рассматривал Катю, потом вернул взгляд на меня. Такими глазами на нормальных граждан не смотрят.