Я ел медленно, разглядывая картину на противоположной стене и слушая истории Импатиана. На картине были изображены каменный провинциальный дом под вихристым небом, прилепившиеся друг к другу деревья и желтые поля. Неаккуратные, жирные мазки отражали не образ, явившийся художнику, не его видение пейзажа, а частицу его души. Я так увлекся картиной, что прослушал большую часть истории правления императора Виктора Первого. Чистый голос был вроде занавеса, полога, укрывшего весь окружающий мир, оставив меня, подобно Кхарну, созерцать полотно из другой эпохи.

«Домики с соломенными крышами в Кордевилле»[24]. Копия – оригинал погиб вместе с Землей. Я открыл дневник, перелистал зарисовки. Какими плохими они казались в сравнении, какими грубыми и некрасивыми. Какими… незапоминающимися.

Вечность – главное качество великого искусства. Такие работы не зависят от эпохи, они принадлежат всем эпохам сразу, уносят нас из нашего времени, позволяя на миг прикоснуться к вечному. Чтение, картина, еда унесли меня. Спрятали ненадолго от мира, от забот. От Уванари и Гиллиама. От Борделона. От Бассандера Лина и трех погибших на «Бальмунге» аквилариев.

От Джинан.

Переместившись таким образом во времени и пространстве, я не услышал за спиной шагов.

Не почувствовал приближения, пока мягкие руки не обвили мою шею.

За годы ночных нападений на улицах Боросево я часто паниковал при любой опасности, но тем не менее научился и преодолевать панику. Выдохнув носом, я наклонил голову и, схватив одной рукой обвившие меня тонкие руки, другой вцепился нападавшему в шею и дернул вниз, через плечо, чтобы ударить в лицо.

– Стойте!

Голос меня поразил. Это был не мужчина.

Руки женщины обмякли, и я отпустил их, резко обернулся и схватил меч. Клинок не активировал, но был наготове, оценивая ситуацию. Женщина, вне всякого сомнения, была на голову ниже меня. Не знаю, откуда она взялась, ведь входная дверь, как и двери в меньшие комнаты, оставалась запертой. Только моя спальня была открыта, и я вдруг понял, что гостья дожидалась меня там. В постели, судя по растрепанным черным волосам и полупрозрачной белой рубашке.

– Кто вы? – спросил я, не опуская меча.

Неразумные микросхемы терминала не понимали, что происходит вокруг, и продолжали монотонно зачитывать текст Импатиана. Биография императора Виктора заполняла тишину.

Незнакомка потерла шею и стыдливо потупила взгляд.

– Найя, – ответила она густым, как свечной дым, голосом.

Она внезапно подняла глаза, и я вздрогнул. Ее зрачки были в два раза больше обычных, с огромными, голубыми, как чистый лед, радужками. Вид у нее был постоянно удивленный – или постоянно возбужденный.

Женщина, медленно уводя руку от шеи, пропустила между пальцами пряди черных волос:

– Вы меня чуть не поранили.

– Вы застали меня врасплох, – не стал извиняться я.

Благородный порыв, заставивший меня отпустить ее при звуке голоса, иссяк. Я насторожился. Глаза выдавали ее. Она была гомункулом, созданным… для чего? Для постельных утех – ее совершенный облик не оставлял сомнений. Но только ли для этого? Моего деда, лорда Тимона, убила наложница-гомункул. У большинства из них нечеловечность была налицо. Было нечто механическое в том, как они создавались, наделенные специальными функциями для конкретной цели. Впрочем, я – нобиль из пэров – не слишком от них отличался. Но, как Айлекс, я обладал свободомыслием, в то время как у этой женщины в мозгу могли быть заложены какие угодно инстинкты. Несомненно, ее создали превосходной куртизанкой – жеманной, соблазнительной, но абсолютно податливой. Она не могла выбирать, не могла сказать «нет».

Она даже подумать не могла о том, что существует ответ «нет».

– Я не хотела, – ответила она, по-прежнему хватаясь за волосы, словно за спасительные соломинки. – Я просто устала ждать, пока вы отправитесь в постель. Вы слишком здесь засиделись.

Она шагнула ко мне, звеня изящными золотыми цепочками и браслетами на шее, запястьях и лодыжках.

Я сделал выверенный шаг назад, отходя так, чтобы между нами оказался стол.

– Зачем вы здесь? – спросил я, как будто не знал ответа, и свободной рукой выключил болтливый терминал.

– Меня прислал хозяин, – пояснила она в наступившей тишине, нетерпеливо теребя пальцами вокруг шеи и стягивая вниз одежду; ее кожа была бледнее моей и сияла, как молоко под луной. – Он решил, что я вам понравлюсь.

Она мне нравилась. Была в ее выступающих скулах некая ястребиная твердость, смягченная полными губами и накуксившимся видом, что напоминало мне… о чем-то. Я никак не мог вспомнить.

Найя приблизилась, обойдя стол следом за мной, провела пальцем по столешнице, игриво, по-охотничьи, и спросила:

– Я вам не нравлюсь?

Я был зачарован, как те безрассудные храбрецы, что осмеливались появиться перед Медузой. Мой меч был наготове, пальцы на активаторе. Она была такой маленькой, такой стройной – однако в ее случае это вовсе не говорило о слабости. При желании она могла бы повалить меня, оторвать руки или задушить, как задушили моего несчастного деда.

Ее рубашка исчезла; я понял, что это была вовсе не одежда, а голограмма, тонкие лучи, сотканные так, чтобы скрыть то, что под ними. Мраморную статую женщины, совершенную, как творение Пигмалиона. Черные волосы, пышные формы и глаза, похожие на ледяные звезды. Золотой браслет на ее лодыжке был в форме змеи, кусающей себя за хвост, между грудями свешивались золотые цепочки. Она была такой бледной, что ей больше подошло бы серебро. Создание ночи с жуткими, испуганными и отчаянно влюбленными глазами, вампир из древней сказки. Чудовище, чей удел – пугать и соблазнять, внушать страх. Как я мог ее посрамить? Показать ей свое пренебрежение? Я встречал демонов, которые не были столь страшны.

Я не шелохнулся, даже когда холодная рука накрыла мою и приставила излучатель моего меча к ее груди.

– Хотите меня убить? – Она почти беззвучно приоткрыла рот, приближаясь лицом к лицу. – Вы можете, если пожелаете. – Ее дыхание обжигало мое ухо, голос стал хриплым. – Мне не привыкать.

Она схватила меня между ног, и я простонал. Но будто по собственной воле моя рука оттолкнула ее. Я гнал из головы ее слова об убийстве, о смерти. Не сводя глаз с гомункула, я с отвращением положил меч на стол. Тряхнув головой, женщина улыбнулась. Мне стало немного спокойнее, когда я увидел совершенно обычные зубы.

– Вы меня боитесь?

Боялся. Там, где она дотронулась до меня, где я дотронулся до нее, моя кожа горела, как при лихорадке. Мое дыхание стало прерывистым.

– Я боюсь этого места, – ответил я. – Вашего господина.

– Почему? Вы ему понравились. Если бы не понравились, он не прислал бы меня. – Она приблизилась, нагибаясь – расстилаясь – над столом. – Мне вы тоже нравитесь. Впрочем… мне все нравятся. Так уж я… устроена.