Не помнил Стас, как пришел домой, ведомый почтительным Мироном, как добрался до своей постели.

Сон, тяжелый, без сновидений, навалился на него.

В субботу утром Тарасов проснулся с одной мыслью – наконец-то выходной! «Отдохну, – думал он, – от всей этой фантасмагории. Выходной – святое дело. Никому не позволено осквернить его». Ночевал он по-прежнему в милицейском общежитии.

Размышляя о том, как проведет субботу и воскресенье, он нежился в постели.

Оказывается, и на казенных простынях можно неплохо выспаться.

Но тут раздался требовательный стук в дверь.

«Начинается», – досадливо поморщился майор, однако дверь открыл.

– Вас срочно к телефону, – сообщил дежурный.

Чертыхаясь, в спешке не попадая ногой в штанину брюк, путаясь в рукавах рубашки, Тарасов поспешно оделся.

Звонил Кулик.

– Я, конечно, извиняюсь… – начал он издалека.

– Не тяни, – хмуро бросил в трубку Тарасов.

– Этот попок, отец Авенир, пришел в себя и срочно хочет дать показания. Требует милицию. Так что приезжай в больницу.

– И на том спасибо. – Майор повесил трубку и отправился приводить себя в порядок.

Внизу его уже ждала служебная машина.

Кроме Ивана, в ней находился и Саркисян.

«И этого прихватил, – зло подумал майор. – Ну, теперь выходные пропали».

Он вспомнил, что нужно посетить таинственного старика Асмодея, и настроение совсем испортилось. Буркнув приветствие, он плюхнулся на переднее сиденье.

Погода снова испортилась. Опять пошел дождь. Машина неслась, разбрызгивая лужи. Хмурое небо нависло совсем низко над землей. Погода действовала на майора угнетающе.

В планах у него было посетить свою собственную квартиру, проведать Кнутобоевых, выпить, послушать музыку, поухаживать за Матильдой. «Хотя, – размышлял он, – может быть, и удастся. К вечеру так или иначе освобожусь». Удрученное состояние майора передалось спутникам. Все молчали. Лишь в конце пути робко заговорил Саркисян.

– Мне очень неловко, – осторожно сказал он, – но я бы тоже хотел присутствовать на вашей беседе с этим священнослужителем. Исключительно в интересах дела.

– Ну конечно, – отозвался Тарасов. – А как вы провели ночь? – в свою очередь спросил он Саркисяна.

– Очень хорошо, – ответил тот, – в нашем автобусе поистине королевские условия проживания, не хуже, чем в иной гостинице. К тому же в доме номер тринадцать не зафиксировано никаких происшествий. Ночь прошла спокойно.

– Что же, отрадно слышать. – Майор удовлетворенно мотнул головой и закурил.

В больнице их уже ждали.

– Он очень хочет видеть милицию, – шепотом сообщил зав. отделением.

Надев белые халаты, все трое прошли в палату, где лежал отец Авенир.

Тот настороженно встретил неизвестных ему людей. Глаза его тревожно перебегали с одного лица на другое.

Тарасов еще раз отметил, как обезображено лицо священника. Мазки йода на нем придавали Авениру и вовсе дикий вид.

«Прямо индеец какой-то, «последний из могикан», – усмехнулся про себя майор. Но внешне он оставался совершенно серьезным.

– Мы из милиции, – сообщил он вопросительно глядевшему на них священнику.

– А позвольте документы, – осторожно произнес тот.

«Смотри какой недоверчивый», – отметил Тарасов, однако протянул удостоверение, его примеру последовал и Кулик.

Авенир долго изучал документы, вглядываясь то в фотографию, то в оригинал. Тарасова это начало уже раздражать, но он сдерживался.

– А ваш документ? – обратился поп к Саркисяну.

– Видите ли… – замялся тот.

– Товарищ из научного института, – вмешался Тарасов, – он занимается теми вопросами, что и мы.

Авенир удовлетворенно кивнул головой.

– Ну что ж, – начал он, – тогда я, пожалуй, начну.

Рассказывал он долго. Не упустил ни одной даже самой пустячной детали.

«Надо отметить, – думал Тарасов, – что говорить он умеет».

Поначалу настроенный скептически майор настолько заинтересовался, что боялся пропустить хоть слово. Так же напряженно слушали и его спутники. Несмотря на всю невероятность рассказа, Тарасов ни на минуту не сомневался, что поп говорит правду. Да и как можно было сомневаться после всего, что приключилось с ним самим и с Иваном. Наконец Авенир кончил.

Слушатели некоторое время молчали, потом Тарасов осторожно спросил:

– А сами-то что вы обо всем этом думаете?

– Дьявольские козни, – однозначно ответил священник. – Я вообще до сего момента не верил во всю эту чепуху, – несколько смущенно продолжил он, – черная магия, оккультизм казались мне выдумками еретиков, богохульников. Однако сам убедился, что был не прав.

– Почему же, по вашему мнению, с вами – служителем божьим – так легко справились эти дьявольские силы? – задал скользкий вопрос Саркисян.

Священник явно смутился, он беспокойно зашевелил руками, почесал лоб. Тарасов готов был поклясться, что Авенир покраснел, хотя на покрытом синяками лице это было незаметно.

– Видите ли, – неуверенно начал он, – я долго размышлял над этим вопросом. Что остается делать, лежа в одиночестве? И, к своему стыду, пришел к выводу, что, видимо, моя вера в господа недостаточна. Отсюда и все несчастья. Каюсь, – отчетливо и твердо закончил он, – склонен к сребролюбию.

Ошеломленные рассказом, посетители молчали. Даже невозмутимый Саркисян, казалось, был взволнован.

– Хочу еще кое-что добавить, – прервав молчание, сказал Авенир. – Этот мальчишка, который мучил меня в квартире Голавля, он вчера был здесь.

– То есть?! – воскликнул удивленный майор.

– Да, – повторил священник, – именно был здесь. Он сын одной из медсестер отделения.

– А как его звать?

– По-моему, Стас.

– А вам не показалось? – Тарасов пристально посмотрел в глаза Авенира.

– Ну что вы, – печально усмехнулся тот, – его лицо я не забуду до самой смерти. Я теперь даже не знаю, – продолжал он, – что же делать дальше. Оставаться при храме или расстричься, а может быть, уйти в монастырь… – Авенир замолчал, задумчиво поглядел в окно, по которому, как слезы, струились капли дождя, потом судорожно вздохнул. – А может, все случившееся и к лучшему, – тихо промолвил он.

Посетители молчали.

Священник, не обращая больше на них внимания, продолжал таращиться в залитые водой оконные стекла. Они вышли.

– Ну и что вы обо всем этом думаете? – воскликнул Тарасов, глядя на товарищей.