– Домашняя выпечка, – весело сказала она, – от прихожанки. Ешьте, вы еще растете, молодой человек… – Генрих заметил на стене единственной комнатки распятие:

– Она не убирает крест, не боится. Хотя такие места полиция не проверяет, сарай и сарай… – сестра Каритас положила перед собой большие ладони:

– Хорошо, что вы пришли, Генрих, – она подмигнула юноше, – молодежь к нам почти не заглядывает… – она достала из ящика стола растрепанное Евангелие. Генрих помялся:

– Сестра Каритас, только я не католик, а лютеранин… – она отмахнулась:

– Лютеране ко мне тоже ходят. Иногда удается дождаться священника, хотя служители Божьи в разрешенных храмах не хотят рисковать… – серые глаза твердо взглянули на Генриха:

– Мессу мы не служим, но Библию изучаем, словно во времена Лютера. Мы собираемся каждое воскресенье, как положено… – юноша помолчал:

– Сестра Каритас… – он подумал, что звучит глупо, но не спросить было нельзя, – сестра Каритас, вам не страшно… – подперев морщинистую щеку рукой, она полистала Евангелие:

– Иную притчу предложил Он им, говоря: Царство Небесное подобно зерну горчичному, которое человек взял и посеял на поле своем… – она взглянула на Генриха, юноша кивнул:

– Хотя оно меньше всех семян, но, когда вырастет, бывает больше всех злаков и становится деревом, так что прилетают птицы небесные и укрываются в ветвях его…

Придвинув к себе Евангелие, он продолжил читать.

Мюнхен

Из окна столовой адвоката Штрайбля виднелись башни Фрауэнкирхе, возвышающиеся над черепичными крышами старого города. Доктор Штрайбль весело замечал, что может разглядеть время на часах собора:

– Время деньги, милые дамы и господа, – наставительно говорил он на вечеринках, – американцы давно покинули Баварию, но мы должны помнить об их примере, потому что в бизнесе успешны именно они…

Чета Штрайблей часто устраивала благотворительные обеды. Адвокат и его супруга числились патронами десятка католических приютов и фондов помощи беднякам. Штрайбль жертвовал большие деньги своей партии, христианским социалистам.

На мраморном камине столовой, стояли фотографии в дорогих рамках антикварного серебра. Штрайбля сняли на террасе его альпийского шале, с канцлером Аденауэром. Фрау Матильда, в изысканной черной накидке, брюссельского кружева, преклоняла колена перед покойным папой римским. Женщина держала за руку хорошенького мальчика в костюме с галстуком:

– Мы навещали Ватикан три года назад, – Штрайбль отпил из хрустального стакана, – Герберту… – он кивнул на фото, – тогда исполнилось десять лет. Он на три года старше вашего сына, герр Циммерман… – сегодняшний обед, как выражался Штрайбль, имел почти деловой характер:

– Я не стану делать вид, что мы отмечаем мою защиту, – смешливо сказал он, позвонив американскому гостю, – в конце концов, диплом доктора права я получил летом, а на дворе середина октября…

Латинский диплом, выданный в университете Людвига-Максимилиана, висел в кабинете доктора Штрайбля, в его конторе по соседству с Фрауэнкирхе:

– Нет, нет, – продолжил адвокат, – никакого шампанского, то есть только к закускам, никаких дам. Фрау Матильда отдыхает в шале… – по слухам жена Штрайбля уехала в альпийскую клинику на очередную косметическую операцию, – Герберт в школе. Мы, мистер Циммерман и еще два гостя, мужчины. Я пригласил повара, официантов. Отужинаем по-холостяцки, обсудим будущее сотрудничество… – на десерт подали баварский крем и яблочный штрудель.

У Штрайбля был отличный винный погреб:

– Немецкая продукция еще выйдет на мировой рынок, – пообещал он, – мы будем пить мое семейное вино… – он с удовольствием показывал гостям фотографии своего виноградника на Рейне. Штрайбль обещал гостю знакомство с главой представительства его практики в Бонне:

– Фридрих молод… – заметил он, по телефону, – ему нет тридцати, однако, уверяю вас, он далеко пойдет… – адвокат Краузе приехал в Мюнхен с отчетом, как объяснил юноша:

– Действительно толковый парень, – Леон принял у хозяина коробку доминиканских сигар, – а ведь он военный сирота, учился по стипендии… – адвокат Краузе носил сшитый в Милане костюм, со скромными, серебряными запонками и такой же булавкой для галстука. Часы у него оказались стальными:

– Очень правильно, – подумал Леон, – он еще не дорос до бриллиантов и золотых хронометров, как его патрон… – Фридрих, тем не менее, водил итальянскую спортивную машину:

– Подержанную, герр Циммерман… – парень широко улыбнулся, – я не мог отказать себе в удовольствии. Я люблю быструю езду. У вас в Америке, наверное, есть лимузин…

На лимузине настояла Ривка. Леон пытался возразить, что в их новый загородный дом на Лонг-Айленде, можно добраться и на пригородном поезде. Жена вскинула бровь:

– Можно вообще ездить в Брайтон-Бич на метро, милый. Но зачем тогда было покупать особняк… – Леон поправил ее:

– Особняк в три комнаты… – жена покраснела:

– Это только начало. Я уверена, что мы скоро позволим себе виллу. Нас приглашают на уикенды… – обняв Леона, она поцеловала его в ухо, – надо появляться в гостях на приличной машине. В конце концов, в гараже дома пустует законно принадлежащее нам место. Обидно платить за воздух… – Циммерман развеселился:

– Можно его сдать соседям и сделать деньги… – Ривка развела руками:

– Не получится, правила кондоминиума на позволяют. Но, поверь, скоро парковка станет самым выигрышным бизнесом на Манхэттене… – поддавшись уговорам жены, Циммерман купил длинный Lincoln Continental:

– У нее… Кэтрин, нет лимузина, – подумал он сейчас, – у нее, кажется, вообще нет машины… – он не сомневался, что Кэтрин, унаследовав бизнес мужа, как и покойный Зильбер, ходит на работу пешком:

– В дни, когда у него не было процессов, он появлялся в конторе с псом… – вспомнил Леон, – прогуливал его по дороге… – он подумал, что Джошуа давно не просит завести собаку или кота:

– Ривка не любит животных, – вздохнул Леон, – я объяснял мальчику, что домашнему питомцу нужно внимание… – сын горячо обещал, что сам станет ухаживать за псом:

– У нее… Кэтрин, и собака и кот… – Циммерман раскурил сигару, – она рассказывала, как в Лондоне спасла кота после налета…

Шансов столкнуться с Кэтрин в суде у него не было. Циммерман занимался корпоративным правом. Он не работал с правительством, госпиталями или мелким бизнесом, основными ответчиками по делам клиентов мисс Бромли, как она называла себя в профессиональной жизни. О Кэтрин он узнавал из дамских журналов, которые читала Ривка. Жена всегда замечала:

– Хорошо, что печатают такие статьи. Девочки должны пробивать стеклянный потолок, что называется. Хватит женщинам сидеть на секретарских должностях… – Циммерман подумал:

– У нее самой отличная голова. Она могла бы стать партнером в бухгалтерской практике. Но не в наше время, конечно. В юридических фирмах нет женщин партнеров, нет их и в Верховном Суде… – когда Джошуа исполнилось три года, они решили завести второго ребенка:

– Тогда Ривка уволилась бы с работы, осела дома, – вздохнул Леон, – однако все вышло по-другому… – после пяти выкидышей, врачи запретили дальнейшие попытки:

– Ривке было тридцать пять, мы решили не рисковать, – Леон пыхнул сигарой, – ладно, у Джошуа хватает приятелей. Тот же Хаим, например… – от сына он знал, что отец его друга, полковник Горовиц, пропал без вести на секретной миссии:

– Может быть, где-то в Советском Союзе или на Кубе… – Леон заметил:

– Сигары у вас отличные, герр Штрайбль, – они говорили на немецком языке, – но, к сожалению, кубинских сигар после коммунистического переворота больше не достать. Мы в Нью-Йорке докуриваем последние запасы…

Леон прилетел в Мюнхен с посадкой в Париже, ради переговоров с BMW. В прошлом году, из-за финансовых трудностей, компания хотела свернуть производство автомобилей:

– Купив права у итальянцев на Изетту, они немного выправились, – заметил Леон Штрайблю, – посмотрим, удастся ли им выйти на американский рынок… – Штрайбль не обслуживал автомобильный концерн, иначе Леону не удалось бы с ним пообедать:

– Получилось бы столкновение интересов, – сказал Циммерман за аперитивом, – вашу карточку я получил от одного из наших партнеров… – Леон понял, что десять лет не был в Европе. Он отказывался от деловых поездок в Лондон, не желая оказаться за столом переговоров с отцом Кэтрин. Каждый раз, думая о женщине, он чувствовал застарелую тоску:

– Она меня не любила, все было разговорами. Когда я сказал, что женюсь,