живого.

ВОЙНА

В белом и снежном я прогуливал своего черного пуделя по Угловому переулку под окнами пятиэтажки, я там гуляю обычно, как, впрочем, и в других местах наших московских задворков. Кто-то изнутри сердито постучал в утреннее стекло. Я остановился. Старуха, приблизив к раме злое пергаментное лицо, грозила мне длинным пальцем. Я понял: уводи, мол, свою дрянную псину, чтоб не смела присаживаться и засирать чистый снег перед моим окном. И что ее так раздражало, сама небось ходит в туалет – и ничего, никто ей не грозит.

Я не стал препираться, но тоже погрозил ей пальцем: смотри мол, не помри случайно от злости.

Она погрозила мне сухим кулаком, какая наглость.

Я показал ей свой увесистый, у меня рука тяжелая.

Она позвала на помощь домашних.

У меня тоже – молодые соседи.

Она мобилизовала свой подъезд, недаром все по вечерам рядком на лавочке сидят. И молодежь тут же возле уличного автомата толпится.

Я в свою очередь призвал рядовых и офицеров запаса – весь наш дом загудел и поднялся.

Она, ну и вредная старуха, развернула по переулку танки и самоходки. Следом пошла пехота.

Я встретил её минометами и противотанковыми пушками.

На обеденном столе моем развернута карта-трехверстка. То и дело в передней появляются порученцы. В углу кухни тяжело сидит автоматчик на табурете. Отдыхает. Моя квартира превратилась в штаб, окна наполовину заложены мешками с песком. Кругом – руины. Бедный мой пудель подорвался на мине. Хоронить было нечего – начисто разнесло. И в окно больше мне никто не грозит. Говорят, после одного из ночных обстрелов собрала злая старуха свои нехитрые пожитки и ушла по Ярославскому шоссе в деревню. Честно говоря, все недоумевают, как и по какому случаю началась эта тяжелая затяжная война между Новослободской улицей и Порядковым переулком.

«МАКСИМ ГОРЬКИЙ»

Я видел это. В широком окне солидно гудел восьмимоторный гигант. Он был виден весь, как потом я его нарисовал в своем школьном альбоме: широкие обрубленные крылья и такой же хвост. И целых восемь моторов, видно было, что очень большой. Рядом кувыркался маленький толстый, как младенец, истребитель.

– Смотри, «Максим Горький»!

Вдруг небесный ребенок неуловимым движением коснулся огромной матки, и та стала разваливаться в воздухе прямо у нас на глазах. Я видел это. Это произошло просто, как фокус.

Когда мы прибежали к краю Серебряного Бора, туда уже подъезжала милиция и пожарники. Свежий ветер несчастья дул над поселком. Всюду были разбросаны блестящие алюминиевые детали самой причудливой формы, куски кожи, ткани. Угадать их предназначение было непросто. Валялись также обломанные сучья, хвойные ветки. На стволе косой сосны – свежий прочерк по белому мясу.

Наверху в кронах раскачивались какие-то застрявшие обломки, обрывки, может быть, тела погибших. Я боялся разглядывать внимательней.

Я видел ребят постарше меня и моих сверстников: все куда-то бежали, перескакивали через изгороди, пробирались между растерянными красноармейцами. Азарт и прекрасное ощущение праздника – тревоги. С этим можно только сравнить утро после первой бомбежки.

Многие мальчишки хватали что под руку попадется. Я поднял какой-то прибор: катушку, обмотанную медным проводом.

– Положи это, мальчик! – остановил меня милиционер: синяя форма, серое лицо… Жаль, не успел спрятать катушку.

В лесопарке рассредоточивалось оцепление. Вверху на зеленом заборе висел рваный пиджак, забрызганный кровью. Где-то там в глубине среди кустов и деревьев было столько заманчивых предметов, упавших с неба.

В канаве – не понял. Это была рука в кожаной перчатке. Наверно, кто-то из экипажа. Я поспешно отвернулся, даже пошел куда-то.

Я-то знал, что искал, мы все искали это. Очки-крабы. Можно было их сдвинуть вверх на шлем и победно озирать воздушный океан. Как Валерий Чкалов.

Ночью мне приснилась не рука в кожаной перчатке, а летные очки-крабы, которые мне протянул с экрана кто-то, удивительно похожий на кого-то, которого я всегда знал и любил.

ТУТ И ТАМ

Идет приятель, все пуговицы застегнуты, портфель несет, ноги переставляет нормально. Только глаза странно поблескивают. И не здоровается – мимо норовит.

Остановил его – за рукав. Так аж вздрогнул, озирается растерянно, в себя не придет.

– Откуда ты?

– Откуда? Не знаю.

– Далеко же ты был!

– Где?

– Там, где ты сейчас был.

– А где я был?

– Ну, если нигде не был, чего же ты растерялся?

– Ты вдруг выхватил меня оттуда.

– Откуда?

– Ну, где я был.

– А где ты был?

– Не знаю.

– Где-то был, а где, и сам не знаешь. Ты что, издеваешься?

– Нет, я знаю, что где-то был.

– А что там было?

– Не знаю. Не надо было за рукав дергать.

– Ну, извини. Я же вижу, ты – тут, а мысли у тебя – где-то там.

– А где я?

– Тут. Где же еще?

– Может быть, я как раз там. А мысли у меня – тут.

– А как же я тебя вижу?

– И ты там.

– Где же это я там, если я тут?

– Но, очевидно, тут это и есть там.

Донял он меня. Осмотрелся я вокруг и вижу, вы не поверите, тут и есть на самом деле там. И наоборот. Вы скажете, от этого ничего не меняется. Постойте, маленькая заковычка. Мы думаем, что мы все тут, а мы уже давно где-то там. Ты думаешь, оно где-то там, а оно тут – и нагло так тебя разглядывает, посмеиваясь. И недоумеваешь, где же ты на самом деле. Вся картина мира меняется. И жить как-то не ценно, если все равно, где ты – там или тут.

ФЛЕЙТОЧКА

Музыка. Играет музыка в многих головах. Такой веселенький мотивчик. Кто его слышит, запросто убить может.

Подмывает флейточка.

– Как убил? С чего началось? Вспомните детально. Она же вам – близкий человек.

Молодое лицо, не промыл утром, не расчесал волосы как следует – сальными клоками лежат на бугристом красноватом лбу. Близко лучше не разглядывать. Следователь.

А тебя внутри и днем и ночью эдаким гвоздиком сверлит, пронзительным радиопищиком, нарастая невыносимо – схватить ониксовый кубик-пресс – и в лоб ему! Может быть, легче станет. Ведь смолкла же внутри, когда убил.

ЧЕЛОВЕК ПОМОЙКИ

Смуглый, загоревший не под нашим солнцем, высокий сутуло склонился над зеленым баком. Палкой с гвоздем – старинным орудием мусорщика он перебирал выброшенное жильцами. Что-то нашел, подцепил на гвоздь то ли пиджачок, то ли юбку. Поднял и долго рассматривал. Нет, не пригодится. Сбросил обратно. Лицо очень серьезно: черные усы, брови углом,