этого делать. Это… это не должно быть так. Так мерзко. У меня были женщины… и мне это нравилось. Не в моем вкусе, конечно, но это… может быть приятно. По… по-дружески. А я тебе все испортил. Какой… какой я подонок!

Томми развернулся и порывисто его обнял. Они стояли, прижавшись друг к другу, оба мокрые и скользкие от мыла.

— Прекрати, — потребовал Томми. — Проклятье, перестань! Терпеть этого не могу!

Каждый раз, когда ты начинаешь себя проклинать, все заканчивается большой ссорой. Перестань, заткнись!

Марио вздрагивал у него в руках, и на секунду Томми показалось, что тот смеется. Но парень не смеялся.

— Прости, малыш. Прости, ради бога. Если бы я мог все исправить…

Томми сжал его крепче. Бьющие сверху струи вдруг стали ледяными. Дрожа, Томми выговорил:

— Не надо. Ты… уже. Потому что… ты здесь.

У него начали стучать зубы. Марио вытащил его из-под душа, и они насухо растерли друг друга полотенцами — бесстрастно, как после представления.

Трясясь, Томми залез под холодное покрывало. Марио отыскал в шкафу еще одно одеяло и, забравшись в кровать, притянул Томми к себе.

— От тебя пахнет чистотой.

— Я чувствую себя чистым, — и через минуту: — Забавно. Я только что был так взвинчен. А теперь просто хочется спать.

— Тогда спи. Я только подумал, что хорошо будет с тобой полежать… вот так… и в кои-то веки не бояться.

— Это точно.

Они лежали щека к щеке, переплетшись ногами. Потом Томми спросил:

— У тебя были… женщины? Это… это по-другому?

— Чертовски по-другому.

— А кто был…

— Частная собственность, — мягко перебил Марио. — По траве не ходить.

— Что?

— У каждого взрослого есть секреты, малыш. Не возражаешь, если не стану об этом говорить?

— Ладно, — Томми снова замолчал.

Марио дотронулся до него знакомо — приглашение, вопрос — однако Томми не шевелился.

— Злишься на меня?

Томми прислушался к себе.

— Да нет. Больше на себя. Как будто я пытался себе что-то доказать. Или тебе. Но больше я так делать не буду.

Снова тишина. Затем Марио пробормотал:

— Надо было бросить тех сучек и сразу ехать сюда.

— Ага, — хихикнул Томми. — Весь кайф обломали. Как говорило яйцо сковородке…

— Ладно, черт возьми, поиграю в натурала. И что же яйцо сказало сковородке?

— Если ты разогреешься прежде, чем я затвердею, то помни: меня только что взяли.

— Закрой рот, — смущенно велел Марио. — Что за разговоры!

— Ну, я же сказал, что это свежее яйцо.

— Пусть будет свежее[1] Как тебе не стыдно?

Оба несколько смешались — так в новинку им было остаться наедине и свободно общаться. Они уснули на одной подушке, а ближе у утру Марио разбудило прикосновение губ к щеке.

— Не спишь, Везунчик?

— Жаль тратить время на сон, — прошептал Томми. — Утро совсем скоро.

Его голос, начавший уже ломаться, прозвучал высоко в темноте, и Марио, глубоко тронутый, пробормотал:

— Когда-нибудь я прочитаю тебе это стихотворение. О Боже, Боже, день придет столь скоро…

— Забавно. Не знал, что ты разбираешься в поэзии.

— А я не разбираюсь. Нахватался немного в свое время. Переболел в легкой форме. Словно ветрянкой. Ты же знаешь, типичный гейский интерес. Как балет.

Марио погладил мягкую кожу склоненного над ним лица. На щеку капнуло.

— Ты плачешь? — в ужасе спросил он. — Везунчик, иди сюда, иди.

Марио сел, прижал Томми к груди и коснулся губами его затылка.

— Ну же, перестань, не хочу, чтобы ты плакал. Ты бываешь таким непрошибаемым, что я забываю, какой ты еще в сущности ребенок. Что случилось, Везунчик?

— Н-ничего. Не знаю. Мы просто… просто все время на взводе… и приходится так осторожничать… Я на куски рассыпаюсь…

Марио продолжал укачивать его. Горло саднило.

— Слушай, парень, — сказал он, наконец, взяв Томми за подбородок. — Тебе станет легче, если мы забросим все это… весь этот секс и снова будем просто братьями, как когда-то?

Он почувствовал, как Томми начал высвобождаться, и сжал его крепче.

— Томми, я по-прежнему тебя люблю. Я понимаю, что ты чувствуешь, но ради бога, парень, ты так вымотался, что я трясусь от страха. Ты меня пугаешь — вот такой. Плачущий.

— Прости. Я постараюсь. Знаю, что ты ненавидишь…

— Не ненавижу. Боюсь, вот и все.

— Думаешь, я разозлюсь, не выдержу и наговорю на тебя или что? За кого ты меня принимаешь?

Марио оборвал его крепким объятием.

— Нет, нет, я не об этом! Я знаю, что могу тебе доверять. Черт, я тебе жизнь каждый день доверяю, разве не так? Дело не во мне, а в том, что это делает с тобой. Я только хочу, чтобы ты был счастлив. И когда я вижу тебя таким… меня убивает мысль, что это я во всем виноват.

— Если хочешь все забыть… — начал было Томми, но голос подвел его, и он снова начал всхлипывать — устало и безнадежно.

— Я бы постарался держать руки при себе, если бы это помогло. Только слишком поздно, да и чувства мои это не изменит. Я вижу только один способ: бросить цирк. И держу пари, это было бы единственным достойным решением.

— Я бы умер, если бы ты так сделал, — ответил Томми дрожащим голосом. — И мне нисколько не полегчает, если ты меня оставишь и будешь бегать по девкам у меня перед носом.

— Я уже попросил прощения, — устало выдохнул Марио. — Я могу чем-нибудь искупить вину? Везунчик, ты так замерзнешь. Иди под одеяло, я тебя