надо добывать землю из-под векового леса, а то в степи, где леса нет совсем ни на постройку, ни на дрова, и воду достать трудно, слишком на большой она глубине.

Я так и не пошел смотреть участки, зная наперед, что на необжитом участке, да при отсутствии побочных заработков мне со своей бедной коммуной не прижиться. А на содействие местных властей в смысле получения кредитов и другой поддержки, как я видел, надежды почти нет. Тогда был такой период, что к коммунам и другим видам колхозов чувствовалось охлаждение даже и в Москве ввиду их неустойчивости и претензий на государственную помощь, а тем более в Сибири, где тогда еще в каждом учреждении сидели бывшие колчаковцы или их приспешники[382].

В Новосибирске, тогда еще Новониколаевске, я увидел то же самое, но ходоков и переселенцев здесь было еще больше. Губземуправление, а персонально агроном Козинкин, дал мне путевку в Черепановский район: там был участок помещичьей земли в 400 десятин пашни и 200 десятин покоса. Земля лучшая по району, но в степи, где не было близко леса ни на постройку, ни на топливо. Лес можно было приобретать только на железнодорожной станции Черепаново, и цена на него была не по нашим средствам: на худенький домик для одной семьи потребовалась бы тысяча рублей!

Я покумекал — вижу, дело опять не выйдет. С этим и вернулся к Козинкину. Тогда он направил меня в Сибземуправление, к некоему Любину. Разыскав его, я был неприятно озадачен его чересчур жирной внешностью. Шеи у него не было, просто на туловище выше плеч возвышалась некая тумба. У нас с ним произошел такой разговор:

— Вы будете товарищ Любин?

— Что нужно? — ответил он, не поднимая головы.

— Я представитель коммуны «Север», Северодвинской губернии, приехал сюда подыскать участок для переселения коммуны. Я слышал, что у вас ликвидируется совхоз «Красная Заря», так нельзя ли будет нам туда поселиться? — выпалил я залпом.

— По вопросу переселения можешь обращаться в Губземуправление, в переселенческий подотдел, — рявкнул он сердито.

— Но, товарищ Любин, меня же оттуда к вам направили.

— А они направили бы тебя к архиерею, так ты тоже пошел бы?

— Нет, товарищ Любин, не пошел бы. Я знаю, что архиереи в нашей стране к этим делам не допускаются, а Вы состоите на государственной службе и как раз в земельном органе, поэтому я не считаю глупым мое к Вам обращение по этому вопросу.

Наступила пауза. Он делал вид, что занят, а я в развязной позе стоял около его стола: стула не было, сесть было не на что. Подождав немного, я вновь обратился к нему:

— Так что же, товарищ Любин, Вы мне скажете?

— Разговор окончен, иди, не мешай.

Мне очень хотелось выругаться, но сдержался, только, уходя, сказал: «Совсем как в прежнее время у земского начальника побывал». Этот случай показал мне, на какую мы можем рассчитывать поддержку, если, приехав сюда, попадем в трудное положение.

Денег у меня оставалось только 10 рублей — сумма, необходимая на обратный путь, но я решил сходить еще вниз по Оби, в Баксинский район: там жили несколько семей, переселившихся от нас, с Уфтюги, и они писали своим родным, что живут хорошо. Забронировав свои 10 рублей, я на оставшуюся мелочь послал коммуне телеграмму, чтобы слали мне телеграфом денег, и отправился в путь.

Начинало таять, везде появилась вода, ботинки промокали, ноги мерзли. Перейдя через Обь и пройдя деревню Кривощеково, я завернул в крайнюю, малюсенькую, как банька, избенку погреться. Там сидела и пряла одна женщина. Она спросила, куда я иду, а услышав ответ, удивилась: «Один хочешь идти?» — «Да, один». — «А я не советую, — говорит, — если дорожишь своей жизнью. Вот тут до Криводанкина[383] 17 верст, так тебя в этом волоку еще и укокошат». Баба оказалась едва не соседкой, из Вятской губернии, муж у нее пильщик, работал в городе. Я внял ее советам и изменил свой маршрут, решив до получения денег пока поискать портновской работы в ближайшей деревне. В 6 верстах от станции Кривощеково по железной дороге было большое село Толмачево, туда я и решил идти. По пути зашел на станцию: не подвернется ли тут какой работы. Группа рабочих убирала снег с путей, нагружая им платформы. Я спросил их, сколько они получают за свою работу и нельзя ли мне присоединиться к ним. Они сказали, что работают поденно, за 50 копеек в день, и деньги платят не сразу, приходится ждать по месяцу и больше.

Тут я заметил, что из вокзала в окно наблюдает украдкой за мной парень с разбойничьей рожей: когда я взглядывал в его сторону, он отходил за косяк. А перед тем я говорил с рабочими, что я ходок и куда держу путь.

Отойдя от вокзала и взглянув через плечо, я увидел, что этот парень идет за мной. И опять когда я оглядывался, он останавливался как бы в раздумье. Поравнявшись с будкой стрелочника, я остановился. Тогда он свернул в уборную, мимо которой как раз проходил.

Из будки вышел стрелочник, мы с ним разговорились. Узнав, что я портной, он стал звать меня к себе, сшить ему тужурку. Машина, говорит, у меня есть. Я изъявил согласие, и мы с ним пошли в будку, подождать прихода ему смены.

Минут через 10 зашел и тот парень. Стрелочник разговаривал с ним, а я смотрел, изучая его. На вопрос стрелочника, куда он правится, парень ответил, что едет до такой-то станции, ждал было поезда в Новониколаевске, да там очень много шпаны, поэтому он решил сесть здесь, на ходу, когда поезд тронется из Кривощекова. Кроме того он рассказал, что у него есть дядя в Харбине, у которого очень крупная торговля, и еще многое в том же духе. Одет он был в полушубок едва не до колен, подпоясанный вместо ремня веревкой. Когда он узнал, что я остаюсь у стрелочника работать, он не стал больше «ждать поезда»,