— Когда я приехала в Устюг, обратилась к Хомякову (ее земляк из соседней деревни, работал где-то в губернском учреждении) с просьбой устроить на какую-нибудь работу. Он направил меня в одно место, но там надо было пройти осмотр у врача. Я побоялась, что при осмотре обнаружится моя беременность, об этом узнает Хомяков, а через него дойдет слух на родину, и не пошла на эту работу и Хомякову больше не показывалась. Потом мне удалось поступить в прислуги. Хозяин был коммунист, служил на хорошем месте. Жили они по-барски, и мне у них жилось сытно, хотя и работы было много: ухаживала за детьми, готовила, стирала. Жить бы тут можно, да хозяева стали замечать, что я толстею, и начали допытываться, не беременна ли. Сначала я отшучивалась, говоря, что это, мол, от сытой жизни, но потом, зная, что они в конце концов узнают правду, взяла расчет и ушла из Устюга, где часто встречались наши уфтюжане. Ходила по окрестным деревням, кормилась чем придется, пришлось и милостыню просить. Потом в деревне Тучегорье меня пустила пожить одна бедная вдова-старушка. Жила она в маленькой избенке и кормилась наполовину милостыней. И я, пока жила у нее, кормилась частью тем, что пряла местным бабам или помогала полы мыть, а то и просто подаянием. Тут у нее я и родила, у нее живу и теперь. Кормлюсь кое-как. Вот сегодня, например, меня послала сюда одна баба из ихней деревни, унести ее мужу, работающему на фабрике, продуктов и за это обещала дать мне хлеба.

Я сгорал от стыда и раскаяния, слушая это и видя ее беспомощность и бесприютность. Денег у меня при себе оказалось 65 копеек, я отдал их ей и велел на другой день придти в Устюг, где я надеялся занять у товарищей.

Она пришла с ребенком. При виде его я не почувствовал той радости, какую вызывали дети от жены. Приласкать тех, подержать на руках, поносить у меня всегда было неодолимое желание, при виде же этого я испытывал какое-то смешанное чувство жалости и неприязни.

Денег я достал 10 рублей, которые и отдал, обещая регулярно посылать и впредь. Вскоре курсы окончились, и я уехал домой, но из дому долго не посылал ей денег. И не потому, что не хотел посылать или жалел денег, а не знал, как избежать сплетен: если послать по почте или с нескромными попутчиками, то все немедленно узнали бы, что у меня есть побочный ребенок, что я плачу алименты. Огласки такой я не хотел не столько потому, что сам стеснялся создавшейся ситуации, сколько потому, что не хотел причинить неприятности жене, которой начали бы выражать соболезнования «сочувствующие» ее горю соседки. Поэтому я послал Ольге первые 10 рублей лишь через полгода с лишним с председателем РИКа Кормановским, когда я работал уже в РИКе.

Возвратившись с курсов, я в Райисполкоме категорически отказался возвратиться в районную избу-читальню, требуя послать меня в сельскую, в свой сельсовет. После настойчивых уговоров Виноградов на это согласился.

Раньше, бывая изредка в своей избе-читальне, я наблюдал работу, а вернее — безделье моих предшественников, особенно последнего, которого никто не видал беседующим с крестьянами ни в избе-читальне, ни в деревнях. Я и тогда еще думал, что будь я на их месте, все же что-нибудь сделал бы. Теперь, попав на это место и посмотрев указания о работе, учете работы и отчетности, я нашел все это ненужным, бессмысленным. В отчетах моего предшественника на каждый день были записаны то лекция, то доклад, то беседа, то громкая читка, на самом же деле никогда ничего подобного не было, что подтвердили и работники сельсовета.

Я решил работать по-своему, поставив перед собой цели: переводить крестьян на правильный севооборот, развернуть возможно шире ликвидацию неграмотности и добиваться согласия населения на закрытие церкви. Сначала я, никогда не выступавший с докладами, не решался ставить эти вопросы перед целыми деревенскими собраниями, а пробовал свои силы в беседах с отдельными мужиками и небольшими группами, потом перешел на маленькие деревни, которые, по моему мнению, могли быть более податливыми. И таким образом я вскоре уже добился в нескольких деревнях единогласных приговоров о переходе на многопольный севооборот и о закрытии церкви. Попутно я выявлял желающих стать грамотными.

К осени мне удалось организовать три пункта ликбеза[396], больше половины деревень постановили перейти на многополье и закрыть церковь. При этом приговоры о переходе на многополье и о закрытии церкви подписывались всеми без исключения, даже членами церковного совета: мне удавалось создавать на собраниях такое настроение, что они сами понуждали друг друга подписывать. Если кто начинал артачиться, то подвергался такому осмеянию, что от стыда не знал, куда деваться. Потому-то и заведомые поповские прихвостни во избежание этих насмешек подходили к столу и подписывали. Но над ними все же подшучивали: «Смотри, ужо поп узнает, что ты подписал, так не даст крест поцеловать!» В общем, собрания у меня всегда проходили оживленно, с шутками и всегда давали хороший результат.

Ободренный успехами, я решил переключиться на большие и «заядлые» деревни. Деревня Березовая Слободка была известна тем, что там мужики «собачные» (ругатели), «хоть кого облают и обсмиют». Так оно и было, мои предшественники, молодые ребята, и носа туда не показывали.

В этой деревне была школа. А я как избач мог поручать доклады культработникам. Поэтому я решил поручить сделать доклад учителю ихней школы, а самому выступить как бы содокладчиком. Учитель был сравнительно начитанный и к докладу, по-видимому, подготовился, но говорил не увлекательно. Собравшиеся, около сотни мужиков, слушали неохотно, вернее, не слушали, а скучали, дожидаясь, когда он кончит, а многие просто разговаривали и переругивались между собой. Когда учитель кончил говорить, по его адресу посыпались выкрики, даже с матершиной: «Шчо ты нас учишь, как пахать, ты сам-от, наверно, и не видал, как пашут» и т. п.

Ну, думаю, видно, здесь ничего не выйдет. Когда шум поутих, я взял слово. Я постарался изобразить, как живется им, как приходится работать, не покладая рук, и все же не хватает то того, то другого, нет ни обеспеченности, ни уверенности в завтрашнем дне. Привел пример немцев, которые из такого же участка земли умеют извлекать столько дохода, что живут