вернусь, они тронутся в путь, в «обетованную землю». Мне тяжело было сознавать, что придется их разочаровать.

Не остался я также и в Вятке, где Сидоров обещал меня устроить. Вернувшись домой, я собрал коммунаров и сделал им доклад о положении дел. Я старался их убедить, что переселяться нам из своего места нет надобности, что нигде нет молочных рек с кисельными берегами. Нарисовал, как умел, картину бедственного положения переселенцев в Сибири.

Пока я ездил, состав коммуны увеличился до 115 едоков. Несмотря на мои увещевания, некоторые из коммунаров все же уехали в Сибирь по-единоличному, распродав все свое хозяйство. Через год они вернулись, что называется, босы и наги.

Избач

Как уже говорилось, у себя дома мы организовать общее хозяйство не могли, так как члены коммуны были не только из разных деревень, но и из разных сельсоветов, поэтому получить землю в одном месте было нельзя. Коммуну пришлось распустить.

Перед поездкой в Сибирь я перевез в свое хозяйство свояка[385] с его семьей. Он тоже вступал в коммуну, но я вводил его в свое хозяйство еще до ее организации, имея в виду передать ему впоследствии свое хозяйство: сам я решил в любом случае больше в хозяйстве не работать.

Теперь, когда дело с коммуной не получилось, я решил искать себе занятие вне сельского хозяйства, поэтому уговорил свояка оставаться у нас на Юрине, и он согласился.

Когда я перед поездкой в Сибирь был по делам коммуны в Райисполкоме[386], председатель его Виноградов уговаривал меня не ездить в Сибирь, а распустить коммуну и идти к ним служить, говоря, что из коммуны все равно ничего не получится. Помню, я ему ответил: «Нет, раз с объявлением НЭПа социализм в масштабе всего государства отодвигается на неопределенное время, я хочу его создать хотя бы в миниатюре, чтобы все же пожить в социалистическом хозяйстве», — «Ну ладно, — говорит, — поезжай, попытай, а если дело не выйдет, то приходи к нам служить».

Узнал он меня при таких обстоятельствах. Однажды в райцентре — Богоявлении[387] — был диспут безбожников с попом. Я на него попал случайно: привозил Федьке продуктов, он тогда первую зиму ходил в семилетку. Одет я был в балахон, сукманные штаны и лапти — потому что другой, лучшей одежды тогда у меня не было. Все же остальные, собравшиеся на диспут, не только служащие, но и крестьяне были одеты в хорошие черные костюмы, поэтому я чувствовал себя неловко, старался держаться в сторонке. Но слушал внимательно.

Вводный доклад делал Шушков Илья Васильевич. После него на трибуну поднялся поп Заплатин. Выглядел он пророком-проповедником: был худощав, строен, говорил с артистическими жестами, толково и красиво. Несмотря на популярность Шушкова среди крестьян Богоявленской волости и то, что на диспут собралась сравнительно передовая, мыслящая часть крестьянства, поп своим красноречием начал заметно склонять симпатии части аудитории на свою сторону и чем дальше, тем более уничтожающе громил докладчика. Он цитировал средневековых и более поздних ученых и, сопоставляя их с «учителишкой» Шушковым, восклицал: «Вот этот недоучка, учителишко вздумал отвергать то, что признавали и во что верили эти великие люди, создавшие мировую науку!»

Я не мог спокойно сидеть на месте. Мне страшно хотелось оборвать наглого попа, но я никогда не говорил речей и от природы был застенчив, поэтому о выступлении с трибуны нечего было и думать, только бы осрамился. Но и терпеть не хватило сил, и я, уловив подходящий момент, крикнул: «Гражданин Заплатин! Вы говорите так, как будто перед Вами студенты, а ведь здесь только малограмотные и неграмотные крестьяне вашего же прихода, перед которыми вы, попы, обычно говорите о рае и аде, об ангелах и чертях, о Страшном суде и Антихристе. Почему же Вы здесь не говорите в том же духе? (А надо заметить, что он в своей речи признал абсурдность рая и ада, сказав, что человек за добрые дела получает награду при жизни в виде духовного удовлетворения, а за злые — наказание, угрызения совести.) Вот скажите, к примеру, гражданин Заплатин, как это может быть, что при современной технике судостроения немыслимо построить такое судно, которое вместило бы все виды животных, а во времена Ноя это было возможно?»

Поп, возведя очи горе, сказал: «Для господа все возможно, ибо он всемогущ». Его явное замешательство и этот нелепый ответ вызвали среди собравшихся крестьян смех. Но я решил доконать попа. «А мог ли, — говорю, — Иисус Навин остановить солнце? Вы же как грамотный человек знаете, что представляет собой это светило? А можно ли теперь иметь тысячу жен, как имел их такой праведный по Библии человек, как царь Соломон? Можно ли спать со своими дочерьми и иметь от них детей, как это делал праведный Лот?» Следом за мной стали задавать вопросы и другие крестьяне: на ком женились сыновья Адама, с кем Каин построил город и т. п.

Поп стоял на трибуне в явно дурацком положении и, наконец, окончательно сконфуженный, сошел с нее. Идя с диспута, он говорил агроному Мохнаткину: «Я никак не ожидал таких выпадов со стороны крестьян. Если бы не это, я вышел бы победителем».

Секретарем райкома партии был тогда некто Подольский Иван Васильевич, парень простой и симпатичный. Крестьяне его любили, он очень толково умел вести беседы на всевозможные темы, вплоть до того, как нужно ухаживать за новорожденным ребенком или как правильно кормить корову. Поп, встретив его после провала на диспуте, сказал: «Ну, что ж, вас было много, а я один, поэтому неудивительно, что вы меня победили. А вот у нас будет во Всесвятском священие[388] церкви, туда соберется нас, священников, пять-шесть, вот тогда вы приходите к нам, да не влюдне[389], и посмотрим, чья возьмет».

Подольский вызов принял. Он не учел, что на священье соберется наиболее темная, консервативная часть крестьян, главным образом женщины и старухи. Пошли они действительно «не влюдне»: он, секретарь райкома комсомола и заведующий райженотделом[390]. После окончания службы,